По крыше гаража звонко барабанит первый весенний дождь. Серое небо, затянутое тучами, низко нависает над размокшей улицей. Мне немного тоскливо оттого, что я давно уже не видела солнца. В гараже пахнет весной, отсыревшими досками, бензином и перегоревшим моторным маслом. Над разобранной машиной тускло светит лампочка. Слушая шум дождя, я перебираю двигатель. Это очень сложно. Я то и дело заглядываю в лежащий рядом учебник по ремонту, пачкая его страницы грязными руками и спотыкаясь о валяющиеся рядом в луже чёрного моторного масла ключи.
Я знаю, дождь не может моросить вечно. Когда-нибудь он всё равно кончится, и из-за серых туч появится весёлое солнце. Через распахнутые настежь ворота гаража ко мне радостно ворвётся ветер, шаловливо растрепав испачканный маслом учебник по ремонту. И сразу же я вспомню то огромное, невыносимое счастье безграничной свободы, которое ощущаю каждый раз, когда еду по пыльной дороге на сорок первый километр…
По нагретому солнцем асфальту машина летит легко, совсем как ветер, а я, наблюдая за дорогой, неторопливо размышляю о том, что вижу в раскрывающемся передо мной во всей своей первозданной красоте удивительном мире. Ехать мне далеко, и проезжая через лес, я думаю о том, как терпеливы деревья, всю жизнь возносящие сучковатые ветви свои к недостижимому небу в безрассудной мечте коснуться его синевы. Я удивляюсь – как странно и непонятно, вот умру я, а небо, лес, берёзы вдоль трассы, и петляющая чёрной лентой дорога – всё это останется точно таким же, каким я вижу это сейчас в ослепительном сиянии солнца…
С трассы я сворачиваю на лесную дорогу. Узловатые корни высоких мачтовых сосен пересекают её, и когда я не успеваю объезжать их, машину сильно встряхивает. Густой сосновый лес постепенно редеет вдали, и я вижу между золотистых от солнца стволов деревьев безбрежное, голубое небо. Я выхожу из машины и иду по мягкому ярко-зелёному ковру мха к обрывистому берегу Волги. К реке ведёт наспех сколоченная из сухих жердей лестница, звучно скрипящая под ногами.
На сорок первом километре тихо, слышно лишь звонкое пение птиц и журчание родника. По берегу рассыпаны пёстрые рыбацкие хижины. Около палатки деда Василия едва заметно дымится костёр и сушатся резиновые сапоги. Никого нет. Подхожу к роднику и жадно пью прохладную, с едва заметным металлическим привкусом, воду.
Стоя на каменистом острове посреди Волги, я наблюдаю за быстрым течением реки, ощущая тепло нагретых солнцем камней. Я неторопливо иду босиком по воде, ощущая прохладные струйки стекающих с берега многочисленных маленьких родничков в тёплой, заросшей длинными водорослями воде и думаю, что только на сорок первом километре может быть так приятно ходить по воде, слушая журчание родников и шелест прибрежного тростника.
С берега я замечаю синеватую струйку дыма от костра, устремившуюся в небо, и возвращаюсь к палаткам. На закопчённой решётке над костром закипает чёрный от сажи алюминиевый чайник. “- А, Саня приехала, здорово”,- слышу я голос Вадима Константиновича. “- Иди к нам, мы тут чай пить собираемся”- приглашает он. Мы сидим за столом, пьём терпкий, слегка отдающий дымом костра чай, и разговариваем обо всём на свете, любуясь золотистым вечерним солнцем. Дед Василий вспоминает, как рвался он на фронт, будучи ещё мальчишкой, как работал токарем на заводе, подставляя под ноги ящик, чтобы достать до станка. Вадим Константинович рассказывает, как путешествовал на старом “запорожце” по России, а я, слушая, изо всех сил стараюсь запомнить их рассказы, и дым костра, и заходящее солнце над Волгой, запомнить этот вечер на сорок первом километре на всю жизнь. И мне отчаянно хочется хоть ненадолго остановить время, чтобы подольше посидеть у костра среди своих лучших друзей за кружкой горячего чая из родниковой воды, ведь я так не хочу уезжать…
Возвращаясь домой по Старицкому шоссе, я думаю, что завтра непременно поеду на сорок первый километр снова, ведь это единственное место на Земле, где меня всегда ждут мои друзья, где нет замков и заборов, лжи и предательства, а есть лишь безбрежная, как небо, доброта, до краёв переполнившая мою уставшую душу.
В гараже постепенно темнеет. Я выхожу на улицу и вижу яркие звёзды в тёмном, высоком небе, отражающиеся в покрытых хрупким прозрачным льдом лужах. Вернувшись в гараж, затягиваю гайки на клапанных крышках двигателя. Вытерев грязные руки и сев за руль, я долго не решаюсь повернуть ключ зажигания. Наконец поворачиваю, и двигатель, издав несколько оглушительных хлопков, заводится. -Ура!!!-ору во весь голос я .Лихорадочно схватив телефон, я набираю номер.”- Вадим Константинович, я движок перебрала, заводится!”- радостно выпаливаю я. “- Молодец, Саня,”- слышу я в ответ. “ - Я знал, что ты сможешь. Скоро мы с тобой на сорок первый километр поедем...”- и связь прервалась, так и не дав мне возможности высказать до конца радость моей большой, хоть и не первой, победы…
Словно бескрылая птица…
Наверное, впервые за всю дождливую и холодную весну воскресное утро выдалось погожим и ясным. Неистово, будто вырвавшись на свободу из сырой темницы, сверкало солнце. Ласковый золотистый свет его отражался в покрытых оцинковкой крышах домов, в осколках стекла на дороге и даже в недавно проклюнувшихся нежных жёлто-зелёных листьях берёз.
По обочине дороги шел с грязным мешком за плечами мой сосед Мишка, подбирая брошенные пивные бутылки и банки. Проезжая мимо, я поздоровалась, но он не ответил, нагнувшись за очередной блеснувшей в траве алюминиевой банкой. Его унылая фигура, отёкшее от беспробудного пьянства лицо, бессмысленный взгляд, устремленный в никуда выглядели нелепо на фоне радостного весеннего утра, и мне вдруг стало не по себе, словно я увидела призрак.
Мишка жил в посёлке не так уж давно - около восьми лет. Его появление разрушило одуряющее однообразие череды бесцветных дней обывательского существования. Безрассудная, отчаянная Мишкина смелость поражала односельчан, живущих неторопливой, размеренной жизнью – они не понимали, как можно подвергать себя опасности просто так, ради забавы. Хорошо помню одну из его дерзких выходок – почти все соседи собрались тогда на берегу, наблюдая за нескладной фигурой с багром на грязно- белой льдине, несущейся посреди бушующей реки. Казалось, он пытался доказать свою силу и храбрость самому себе. Лишь однажды бесшабашная отвага Мишки пригодилась на пожаре – он обесточил загоревшийся дом, перерубив плотницким топором провода на столбе, и ожесточённо боролся с огнём, бесстрашно бросаясь в самое пекло. Впоследствии он всё реже и реже совершал безумные поступки, постепенно спиваясь, терял самого себя, и образ его побледнел и обтрепался со временем, как приклеенная на заборе предвыборная листовка.
Я редко видела Мишку трезвым. Временами он пытался жить так, как живёт большинство, бросал пить, устраивался на работу, избегал вчерашних друзей - но все его начинания терпели неудачу, и болезненное пристрастие к выпивке неизменно брало верх. За пьянство его увольняли отовсюду, и, сидя на брёвнах перед домом в компании поселковых выпивох, Мишка, точно оправдываясь перед ними, ругал начальство и говорил, что хочет остаться свободным. С утра, опохмелившись, он обходил все близлежащие помойки и свалки в поисках стеклотары, пивных банок и цветного металла, если день был удачным, относил все найденное в пункт приёма вторсырья. Если же не везло, он просил у соседей в долг или искал случайного заработка, нанимаясь на самую грязную и тяжелую работу. К вечеру он обязательно напивался вусмерть, иногда проваливаясь в пьяное забытьё прямо на улице, не дойдя до дома. Мишка не был скверным человеком - он жил, никому не мешая, и несмотря на то, что в последнее время почти полностью потерял человеческий облик, никогда не воровал и ни с кем не ссорился.
Трасса неудержимо манила меня далёким безбрежным простором, отчаянно хотелось ехать по ней всё дальше и дальше, наслаждаясь свободой, свежим ветром и удивительно ярким после долгого ненастья солнцем. Было немного грустно оттого, что из-за неотложных дел сегодня вряд ли удастся вдоволь покататься. Вдали, в голубоватом тумане, словно часовые, виднелись тёмные силуэты высоких елей. Я утешала себя тем, что впереди целое лето, много ещё будет безоблачных дней, и уж точно не в последний раз я вижу солнце.
В посёлок Волжский Порт ведёт узкая асфальтовая дорога, обсаженная по обочинам тополями и похожая на тенистую аллею парка. В гавани от едва заметного ветерка ворчливо поскрипывают тросы портовых кранов. Около огромной песчаной кучи на волнах покачивается ржавая баржа, над ней, с пронзительными криками парят белоснежные волжские чайки. Откуда-то издалека доносится размеренный звук колокола. Я вдруг заметила, что стараюсь не думать, по ком он звонит.
Зеленый запорожец Вадима Константиновича беспомощно стоял у дома перед гаражом в тени раскидистой берёзы. Я остановилась рядом и вытащила из багажника рюкзак с гаечными ключами. В безудержном танце кружились пылинки, озарённые солнечным светом. Вадим Константинович вышел, увидев меня из окна.
- Здравствуй, Саня, давно я тебя не видел. Ну, как жизнь?
- Да всё так же – ничего не происходит. Наверное, это хорошо. Стабильность и уверенность в завтрашнем дне.
- Вот и у меня то же – с работы домой, утром снова на работу. Сегодня хотел на сорок первый километр съездить, посмотреть, всё ли там на месте, и вот, как назло – только из гаража выехал, а транспорт мой заглох и не заводится. Саня, ты же недавно движок перебрала, может, сумеешь починить? Раньше – столько друзей было, всегда помогали, а теперь все умерли, один я остался…
Я открыла дверь машины и села на водительское место. Вращающаяся рукоятка на руле, обшитая мехом металлическая чашечка на рычаге коробки передач.…То, что легко и просто для меня, трудная задача для Вадима Константиновича, у которого с детства нет кисти правой руки. Стартер надрывно жужжал, проворачивая не подающий признаков жизни мотор. Плохо дело. Всё гораздо серьезнее, чем я думала. Ничего, будем думать и разбираться. Всё равно, кроме меня, некому помочь.
Тёплый солнечный свет водопадом стекал с поникших берёзовых ветвей, маслянистыми отблесками отражаясь на разбросанных гаечных ключах. Я сидела на земле, прислонившись к шершавому стволу берёзы, и безнадёжно перелистывала обтрёпанный учебник по ремонту. Найти неисправность никак не получалось, вот уже несколько часов все попытки заканчивались неудачей, и двигатель по-прежнему не заводился. За соседским забором громко ссорились две старухи, из-за того, что чья-то яблоня слишком затеняет грядки. Сварливые голоса мешали сосредоточиться на ремонте, раздражая и без того уставший мозг. На какую же ерунду люди зачастую тратят всю свою жизнь, - подумала я. А счастье рядом – достаточно лишь взглянуть в неопровержимо свободное небо…
- Что, Саня, не получается? – сказал Вадим Константинович. -Брось ты его, пойдём лучше чай пить, - предлагает он. Хорошая идея. Чай – это именно то, что мне сейчас нужно.
На небольшой кухне уютно и чисто. Чайник уже закипел, Вадим Константинович достает из шкафчика чай, кружки и банку с вареньем. В голове у меня по замкнутому безнадёжностью кругу назойливо вертится мысль о том, что ничего не выйдет. Вдруг на полке напротив окна я замечаю среди журналов и книг сверкающие кубки и белую фуражку с чёрно-жёлтой лентой.
- Вадим Константинович, а что за награды у вас на полке стоят? – спрашиваю я.
- А, это… Я лет двадцать назад в парусных регатах участвовал. Один кубок здесь, на Волге, получил, а вон тот, большой – это кубок Балтики. Третье место, чего ещё ждать – яхту-то я сам сделал, из дюраля.
Вероятно, мне не удалось справиться со своим лицом, и удивление тотчас же предательски отразилось на нём, потому что Вадим Константинович, усмехнувшись, добавил:
- Да, Саня, не удивляйся – всё именно так и было – я без руки сам собрал парусную яхту…
Я отчётливо увидела вдруг эту картину – Вадим Константинович на яхте под белым парусом, посреди чуть подернутой рябью реки, наедине с безбрежным небом и парящими чайками над водой – наверное, как раз в эти минуты он чувствовал себя абсолютно счастливым человеком…
- Я так до сих пор и не понял, почему взялся за это дело – чтобы все перестали считать меня беспомощным инвалидом, или потому, что неудержимо хотелось свободы? Больше десяти лет жизни я провёл на яхте – путешествовал, участвовал в гонках, а потом на месте нашей лодочной станции начали строить порт, яхту стало негде ставить, и пришлось с ней расстаться. Да и приболел я немного. В то лето от тоски и безделья я чуть с ума не сошёл, но потом всё-таки нашёл выход – помнишь, я рассказывал, как в Белоруссию ездил. Колесил на запорожце по всему Советскому Союзу – был в Крыму, в Риге, на Украине, Брестскую крепость видел. Да, было время, почти всю страну объехал.…Ну что, Саня, может, пойдём, попробуем ещё что-нибудь сделать?
Вечер неторопливо приближался, это было заметно по едва уловимому оттенку усталости в некогда ярком солнечном свете. Оборванный проводок в зажигании я заметила не сразу. Вот она, причина. Наклепав новую клемму, прикручиваю провод на место и зову Вадима Константиновича. Машина моментально завелась, едва он успел повернуть ключ. Я устроилась на заднем сиденье. Мы ехали по дороге вдоль поселка, а берёзка на крыше старой полуразрушенной церквушки, как бы приветствуя нас, помахивала тонкими ветвями.
Я возвращалась домой по притихшей к вечеру трассе, и мир за лобовым стеклом отчего-то казался таинственным и полным некого скрытого смысла. На душе было хорошо, как будто вдруг решился какой-то давно мучивший меня вопрос. Неспешно уходило за линию горизонта багряное солнце, и перистые облака над ним напоминали отпечаток крыльев огромной фантастической птицы.
Едва свернув с трассы в посёлок, я увидела толпу односельчан, растерянно стоящих на дороге недалеко от моего дома. Промелькнула мысль о пожаре, но нигде не было заметно ни дыма, ни огня. Я подъехала к гаражу, резко затормозив, вышла. Напротив дома Мишки стояла машина цвета болотной жижи с кривоватой ядовито - жёлтой надписью «СУДМЕДЭКСПЕРТИЗА» на борту. Створка оконной рамы с торчащими осколками выбитого стекла покачивалась от лёгкого ветерка, издавая протяжный негромкий скрип.
- Что случилось?- спросила я, оторопев.
- Мишка Мамаев повесился, - ответил дед Иван.- Вытащили из петли, да уже поздно было…
Из дома вынесли брезентовые носилки с телом, накрытые большой грязной тряпкой, матерясь, задвинули их в машину. Соседи вполголоса, будто опасаясь, что кто-то может услышать их, обсуждали причину произошедшего. Я немного постояла среди них и пошла домой. Мне никак не верилось в то, что человека, которого ещё утром видела живым, больше нет.
Дым сигарет сизыми струйками обволакивал меня и несколько приглушал острое ощущение непоправимости случившегося. Я никак не могла понять, почему здоровый и физически сильный человек оказался в этом удивительном, полном соблазнов и страстей мире беспомощным, словно бескрылая птица, добровольно превратил свою жизнь в ад и по собственной воле ушёл из неё, сохранив обманчивую иллюзию свободы. За окном бархатный сумрак ночи окутывал улицу, а я вдруг подумала, что много раз ещё сама жизнь среди радости и страданий, в ежеминутной битве добра и зла будет задавать мне вопросы, и на многие из них я так и не найду ответа…
|
