Очень некрасиво влезать в чужие сны. Неэтично. Но что я могу сделать, если меня попросили? Так уж вышло. Руку давай. Заходи. Тихонько только.
Видишь, барышня у зеркала стоит. Красивая? А то. Яркая, глаза синие. Тяжелая русская красота, как сказал тут один… впрочем, много он понимает. Высокая. Фигура… мужики шеи сворачивают, когда идет. А улыбка какая. Хотя теперь редко улыбается.
Тссс. Не подходи, не надо. Она все равно нас не видит. Ждет.
Вглядывается в стекло, прислушивается. Шаги. Вот и он. Подходит, обнимает за плечи, на его фоне она – хрупкая девочка. Он – огромный, богатырь просто, как всегда – вальяжен, ироничен. Красивый, чччерт.
Обнимает ее там, в зазеркалье, говорит на ушко что-то, улыбается. И она смеется – там. Там их – двое. А здесь – по-прежнему одна, ловит его улыбку, шепчет…
Я тебе все сейчас расскажу. Как уж сумею.
Любовь и смерть. Банальности? Оставь ухмылку, пойди к черту, если в боях за счастливый быт отрастил когти и зубы. Забудь. Это надо мне. Это надо ей. Возможно, и ему это тоже нужно, но узнает об этом лишь она. Потом. И дай бог, чтобы это потом наступило для нее как можно позже. Я так хочу. Каждому по вере, ведь так?
Здесь ее дневник, и править в нем я ничего не буду. Это ее жизнь. А я – сторонний наблюдатель, с белой завистью следивший за историей двух красивых людей. Очень красивых.
…Ждать. По сотне раз на дню заглядывать в почтовый ящик, бояться встречи и торопить события, обманываться и отказывать себе в праве на надежду. Качели. Вверх – захлестывает сердце ощущение – это он, вниз – прагматизм тридцатилетней женщины расставляет точки над и, раскалывает по полкам варианты.
«История знакомства абсолютно банальная. В нашем мире в том, чтобы познакомиться через Инет, нет ничего особенного. Хотя, впрочем, большинство относится к этому виду знакомства скептически, и не верят, что из этого может выйти что-то серьезное. Но со мной именно так и случилось. Со мной всегда случается то, что не случается с нормальными людьми...»
Открытое лицо на фото. Улыбка. Первые весточки. Прислушаться. Как два кота, сближаясь по широкому кругу, оценить. Принюхаться. Вопрос – ответ. А что там, между строк?
Дальше. Чуть приоткрыться. Занырнуть поглубже. Мелкими шагами приближаться к водоразделу, границе между зазеркальем и реальным миром. Шаг раз – обмен телефонами. Шаг два – смски на сон грядущий. Три – звонок. Страшно. Услышать голос человека, о котором знаешь уже много, очень много, кроме, разве что, самого главного…
«…Было удивительно, но общение по телефону с незнакомым человеком не вызывало никаких трудностей. Говорили обо всем, обсуждали обыденные житейские проблемы… По утрам была не выспавшаяся, так как заканчивали мы в 7-8 утра, а мне было нужно собираться на работу...»
Питерская осень. Романтика гайморитов и респираторных инфекций. Знали ли они, две горстки пикселей на мониторах друг у друга, что кто-то, в непознанном нигде и никогда уже перевернул песочные часы, и посыпались песчинки, отмеряя их время. И потек песок – один на двоих…
Знали? Конечно, нет. Конечно, да. Бог весть, пока текла струйка – никто не задавался этим вопросом, иссякла – к чему теперь гадать…
«…Шла на работу сонная, но абсолютно счастливая. Хотя правильно бы было сказать, летела, парила или что-то в этом роде... Несмотря на то, что был питерский ноябрь, мир засветился самыми яркими красками. И уже после первой ночи разговоров я была уверена и точно знала, что мне нужен этот человек.»
…И встреча. Будничным вечером, два незнакомых человека…
«…Когда я бежала по Чернышевскому проспекту, трясясь внутри от ожидания, я сразу разглядела свою судьбу в толпе спешащих людей. Богатырь, красавец, жутко обаятельный, его нельзя было не заметить. Он был в вязаной шапочке, с таким же узором как у меня. Позднее он не раз мне говорил, что ему запомнилась моя улыбка и та же шапочка…»
Что происходит, когда замрут песочные часы? Секундой раньше – один и одна. Встретились взгляды. Теперь – двое. Хотя вряд ли они тогда об этом думали.
«Он пересекал улицу Чайковского, я Фурштатскую, но мы уже видели друг друга, и вокруг нас никого не существовало, несмотря на суету вокруг и огромное количество людей…»
…Она звала его Алёшка. Мурлыкала шипящим «ш», вкусно прокатывая «ё» на языке.
Именем этим могла погасить вспыхивающий конфликт… А гасить было что.
Два льва – дети жаркого августа. Вечный раздел территории. Ни пяди не уступят.
…Рык слышен на два этажа. Коллеги прячутся под стол, я не рискую подойти на расстояние летящего степлера. Повод для взрыва – любой. Как порох, оба вспыхивали в доли секунды, и так же быстро остывая, давали возможность окружению покинуть территорию обстрела.
«Когда однажды он пришел ко мне на работу... моя подруга сказала, что я на его фоне выгляжу просто Дюймовочкой, это при моем-то росте в 180 см и не очень-то субтильном телосложении.»
…Заявлялись к нам домой – красивые, огромные, и сразу становилось тесно в нашей и так-то не сильно просторной квартирке. Нечастые гости, ччччерт, вечно нам всем было некогда – посидеть, пересечься – тянул реал, утягивал круговертью. Если бы знать тогда. Если бы знать.
…Картинка из оттуда – мой четырехлетний сын стоит в прихожей, погруженный в себя, и абсолютно не реагирует на окрики окружающих. Подхожу, чтобы понять, что его так заинтересовало. Клоп в ступоре не сводит глаз с кроссовок дяди Алеши, 50-го размера. В один башмак малыш поместится целиком …
«... Потом он меня пошел провожать… Мы ехали на трамвае по Дальневосточному проспекту. Дошли мы до дома, и я честно пыталась постелить отдельные постели в однокомнатной квартире (вот дурочка). И как только он своими огромными, ласковыми ручищами притянул меня к себе и начал целовать – я пропала… И до сих пор меня нет для других мужчин…
…Утро было таким ленивым и нежным, и если честно, то я его толком и не помню… Помню, что было так хорошо, что хотелось раствориться в этом хорошо и остаться в нем навсегда. Может быть, так хорошо бывает, когда мы уходим по ту сторону жизни?…»
Может быть. По ту сторону ушел он один. А она – осталась. И их зазеркалье осталось тоже – одно на двоих.
…Всматриваться в глубину, ловить отражения. Перебирать воспоминания. Ждать. Хранить вещи. Два мобильных телефона – пароль был известен только ему. Не забыть зарядить. Разрядится – фатально, никто больше включить не сможет. Пока живет телефон, жив и кусочек его, Алешкиной жизни – может позвонить кто-то из друзей. Может, кто-то еще не знает, что случилось. Так и спит – с телефонами на подушке. В одном – фотография, чуть ли не единственная, где они вдвоем.
Сапожник без сапог – талантливый фотограф, сам не любил сниматься. Может, потому так сложно ей было отыскать хорошее фото – то. Последнее.
…Как-то очень быстро в моих глазах они превратились в единое целое. Услышав Оксанкин голос, даже не сомневалась, что через секунду в дверном поеме нарисуется двухметровая Лехина фигура.
…Непросто им было. Оба давным-давно живут на свете, старые холостяки. У каждого – свой уклад, свои привычки.
«… в морозилке были вмерзшие в лед сосиски и какие-то полуфабрикаты из индейки (представлялось, что полезная еда) и в холодильнике странного вида… какой-то молочный десерт… А тут мужчина, после ночи любви. Его же кормить надо! Тут-то я и облажалась… пришлось учиться готовить…»
Было. Да много чего потом было – теплое пиво на газонах – пятничный релакс, едва сползая с рабочего места. Клятые дороги Ленобласти и несчастная тачка Оксанки, в которой два льва постоянно выясняют, кто из них главный. Визиты по родственникам, поздравления, конфликты… Да мало ли. Не главное это. Главное – было. По-разному. И посуда летала, и вещи паковали, и орали так, что звон стоял.
И любили. Тоже было.
«Первая ссора произошла из-за сущей чепухи… Иногда он превращался просто в необузданного зверя. И не пойди я первая на примирение, причем не раз получив отказ, настаивая на своем, забыв о женской гордости и приличиях, неизвестно – было бы продолжение наших отношений.»
Я их помню нарезками, эпизодами. Собираю кусочки воспоминаний…
…Они тогда как-то очень лихо пошли вверх, оба. Он – фотограф, снимал политиков, иллюстрировал журналы, потом в Смольный перебрался в пресс-службу, она – продвигала этот свой пенополистирол… Смотрю фотографии с его сайта, он любил нестандартно людей снимать, бесился от парадных смайлов. Поэтому фотки – живые, с характером.
Все у них хорошо шло. Путем. Потом – первый звонок. Аккурат в новогодье.
«…а в районе 5-ти у него неожиданно случился сердечный приступ (господи!, знала бы я, что это был первый звоночек!).»
Его увезли в больницу – черт знает, что там было, тогда врачи еще не определились, кололи всякое, приходил в норму – отпускали. Она разрывалась на части, пытаясь везде успеть, если спросить – и сейчас расскажет всю его историю болезни.
«Я металась между двумя домами и работой, он все время хотел, чтобы я была рядом, нервничал, раздражался и злился по самому малейшему пустяку. Я тоже все время нервничала, много плакала, обижалась – но не могла ничего предпринимать, я уже любила его, и отлично это понимала. Я уже приклеилась на тот момент к нему и была себе не подвластна».
Хотя, глядя на него, мне не верилось, что он чем-то болел. Огромный, громогласный, миляга… Впрочем, я лучше знаю ее, чем его. Сильная женщина – тот самый случай, когда к тридцати четко определилась, что кроме себя рассчитывать не на кого. Бесилась, когда не давал ей делать по-своему, уступала. Оба собственники. Оба ревнивые до жути. И внешность такая, что и у него, и у нее поводов для ревности предостаточно.
Она ненавидела его журналистскую тусовку. Сатанея, расписывала, какими взглядами провожали ее Алешку девочки-стервы – коллеги по журналу. Леха тоже не отставал. Встречал с работы, звонил, выяснял, где она да с кем. Боялись потерять друг друга. Отыскав однажды свою половинку, держали крепко. Не отпускали. Так тоже бывает.
Дым, пламя, вой картечи и праздничный салют – все спецэффекты по полной программе. Ссорились, ревновали, мирились… Любили они друг друга. Так бывает. Пусть и познакомились неправильно – через Интернет. Просто так получилось.
…Мы потерялись тогда немного. Я ушла с работы, сидела дома с крохой, растворившись в собственном долго-счастливо. Редко с кем общалась даже по телефону. Она позвонила мне. Расспросила, как положено, про дом, про детей… И сама бодро так рассказала, как у нее, как у него на работе, и какие планы, и что они с Алешкой поженились, наконец…
…И чего меня дернуло спросить, прервать этот бойкий парадный монолог, отчет-рапорт о проделанной работе:
– Оксан. У вас все нормально?
Она вдруг осеклась, и ответила:
– У меня Алешка умирает.
…Год после этого – по больницам. Пробовали все – экспериментальные какие-то препараты, передовые технологии, шарлатаны от медицины… Все, что можно было придумать. А по итогу выяснилось, что лечили не от того. Впустую все, короче.
И в сером грязном марте, в растреклятых этих Тайцах отпевали Алешу в сельской церквушке, а я ревела так…
Я не узнала тогда Оксанку, у церкви – стерло ей лицо болью, не было его просто, лица, и все. Может, тогда и ушли они оба туда – в зазеркалье…
А мы месили дорогой на кладбище снег, оскальзывались на льду. И долбилось в башке дурацкое «почему», хотя и знала, что никто на него не ответит – ни народ, пришедший проститься – много, человек пятьдесят, ни родители, ни друзья, ни молодой обстоятельный батюшка…
Когда опустили гроб, она вдруг успокоилась, собралась – ведь нужно еще провести поминки, поблагодарить тех, кто пришел, позвонить тем, кто не смог... И застыли слезы, и прикрыли душу прозрачной шторой, оставив внешнее – миру, а ей – зазеркалье.
Так и осталось. Не отпускает. Снится каждую ночь. Тянет ее туда, в эти сны, в которых есть место только для них. Снова вдвоем, обломки Инь–Ян, бывшее целое. К добру ли, к худу ли? Бог весть.
И кто ответит, что хуже – ждать и видеть эти сны, или погрузиться в обыденную зябкую муть, и – замереть.
| 
