Калитка громко заскрипела. Городская опасливо выглянула: вроде бы, опасаться нечего. Ряд деревянных домов с резными белыми наличниками, заборы из штакетника, цветы в палисадниках, старухи лузгают семечки на завалинках. Группками бродят белые куры-леггорны, на обочине, на другой стороне не заасфальтированной дороги, в тени большой ракиты дремлет пегий пёс. Всё это она уже видела из окна машины. Тишина и покой. Сомневаясь, ещё немного постояла в проёме. Но набралась храбрости, и, наконец, шагнула на улицу. В сандалии тут же набилась белая горячая пыль.

- Эй!

Девочка вздрогнула. Из-за дерева выглядывал незнакомый парнишка примерно её лет. Если и помладше, то самую чуточку! Тоже, наверное, третьеклассник. Ростом, пожалуй, немного ниже, зато заметно шире в плечах. Белобрысый, вихрастый, загорелый до такой степени, что смахивал на фотонегатив. Его серые прищуренные глаза критически изучали «новое явление». Наконец, явно удовлетворённый, мальчишка сообщил:

- Я – Санька. А ты?

- Иветта.

- Ты бабы-Настина внучка? Дяди Славы дочь, что ли?

- Ага.

Санька усмехнулся.

- Меня мамка ругает, когда я «ага» говорю. Ты точно городская? - Иветта кивнула. – А живёте где? Из Питера?

- Нет, из Ярославля.

- О! Ярославна из Ярославля! То-то слышу: совсем не наш говор. Вроде и не сильно окаешь, и слова не тянешь, а заметно.

Девочка почувствовала, что краснеет. А критически настроенный собеседник продолжал:

- Эва, имечко-то у тебя! Смешное какое!

- Это почему?

- Ну, а как тебя звать-то, с ним? Меня вон все Санькой зовут, или Сашкой, не Александром же. А тебя как – Ивой, что ли? Или Веткой? Экась оба по-деревянненькому! Не смешно разве?

Этот вопрос окончательно смутил городскую. Она готова была повернуться и юркнуть в палисадник, за спасительную калитку. Не сделала этого только потому, что не была уверена, как поступит мальчишка. Мог побежать следом.

Тот, в свою очередь, внимательно рассматривал новую знакомую. Открытое худенькое темноглазое лицо с веснушчатым вздёрнутым носом и яркими губами, тёмно-русая коса подвязана «баранкой», тоненькая фигурка в розовом платье… Ничего так, симпатичная! Только краснеет часто.

- Э, ты что? Я ж не дразнюсь. Так, спросил только.

Дети помолчали.

Потом Санька улыбнулся и сказал:

- Ну вот, соседка. Познакомились. Купаться любишь?

- А здесь есть где?

- Конечно. На карьерах. Только это не очень близко. Или на прудах. Это рядом, но там тина, гуси и места мало, поплавать негде. Пошли, покажу!

Гуляли почти до самого вечера. Деревня, ферма, за околицей - выгон и левада, среди полей - Попов лесок, в котором пахнет ночными фиалками-любками, роща, где «скоро будет пропасть красноголовиков», мшистое болотце, заросшее пушицей, по которому тут и там праздничными свечками красуются вишнёвые и розовые цветущие ятрышники. У Веты даже ноги с непривычки загудели! Когда Санька, взмахнув рукой на прощанье, отправился к своему дому, они были уже лучшими друзьями. Вета теперь знала, что он умеет играть на самодельной сопелке и отцовой гармошке, знает много частушек: некоторые они уже успели спеть вместе, неплохо получалось! Она впервые услышала имена незнакомых кустов и травок, увидела, настоящую лисью нору, правда, заброшенную, «но в прошлом году, - пояснил мальчишка – здесь было три лисёнка!». А Саня получил на карьерах урок плаванья не по-собачьи, а брассом, который он упорно называл «ярославский стиль», услышал пересказ любимых Иветтиных книжек и убедился, что городские тоже не прочь полазить по заборам и пострелять из самодельного лука.

Вечером девочка долго не могла заснуть: то куры загомонят-завозятся в подклети, то собаки по деревне залают, то яблони в саду зашумят. Непривычные звуки, совсем не те, что дома! К тому же где-то в комнате уныло зудел комар. Кусать не кусал, даже близко не подлетал, но и не замолкал…

Утро.

Бабушка тихо тронула внучку за плечо:

- Молоко на столе, детка, и пирог там же, холстинкой накрыт. А я на работу, сегодня мне на молокозавод ехать.

- Ой, погоди, баб! Я с тобой!

- Ладно, только тогда одевайся скорее и пирога с собой бери, рассиживаться уж недосуг.

Иветта птицей слетела с кровати, даже волосы заплетать не стала – несколько взмахов расческой и резинкой в хвост. Розовое платье с оборками тоже осталось висеть в шкафу, для похода на ферму оно не слишком-то годилось. Футболка и бриджи под «камуфляж» - другое дело. Кусок пирога схватила в последний момент, поймав насмешливый бабушкин взгляд, сама-то забыла бы.

До фермы рукой подать. Но по пути столько интересного! Вот через дорогу важно переходят гуси: вперевалочку, один за одним, чинно, гордо вытянув длинные шеи. А там на лужайке что-то щиплют цесарки: смешные, голенастые, словно осыпанные белым пшеном по тёмному дымчато-синеватому перу. Вот два индюка, надувшись, распушив перья и расставив красивые крылья, напрыгивают друг на друга с самым грозным видом. При этом они мотают покрасневшими от злости головами и издают что-то вроде бульканья. А вот, наконец, и ферма: несколько вытянутых деревянных строений, наподобие больших бараков, посеревших от времени. Ветка, когда была дошколёнком, сама жила в бараке. Недавно только в кирпичный дом переехали, а то - десять семей, длинный коридор, кухня с дровяной плитой и для мытья пожалте в городскую баню! Девочка почувствовала, что её охватывает острое сочувствие к коровам.

- Бабуль, а коровы в комнатах живут?

- Нет, с чего ты взяла! У каждой своё стойло, а так помещение общее. Зачем им комнаты!

- А как же телятки, они друг дружке разве спать не мешают?

- А телятки в телятнике - видишь, небольшое здание, с отгороженным двориком? Где дверь зелёная!

- Отдельно? Ничего себе! А что, папы у теляток есть? Хоть они с детьми живут?

- Да папа-то у телят есть, он у них общий. Зовётся бык, кличка Филипп. Но живёт тоже отдельно – вон в той сараюшке на отшибе. Ты, егоза, не вздумай туда сунуться! Ты коров изблизи видала?

- Да, когда вчера Санька с пастухом дедом Лёшей знакомил.

- И как они тебе?

- Ничего… Большие только очень. - Ветка постаралась придать голосу твёрдость: ей совсем не хотелось, чтобы бабушка догадалась, насколько огромными и страшными показались ей буренки, и как непохожи они оказались на милых животных из сказок. Но, похоже, её чувства не оказались сенсацией.

- Вот именно. А бык намного больше, и характер у него скверный. Только дед Алексей и может с ним сладить. Так что не подходи к сараю, сделай милость. Нашего Филю даже зоотехник боится! Хоть бык и на цепи.

- Как собака?

- Как бык! Лучше постой тут, у ворот: сейчас Мальчика запрягу и фляги приму. И поедем. Или можешь пока немножко побегать тут, ромашки-поповник пособирать. Не мешай только никому.

Ветка немного посмотрела, как весёлые румяные молодые бабы, в расстёгнутых белых халатах поверх ярких ситцевых сарафанов, по двое таскают откуда-то из-за строений здоровенные, почти с неё ростом, алюминиевые бидоны с молоком. Бабушка в каждый совала приборчик наподобие градусника, и, нахмурившись, старательно записывала в тетрадку какие-то цифры. Но однообразное зрелище ей быстро надоело. Да и доярок стало жалко: даже представить себе, что такие неподъёмные фляги могла бы переносить мама, было невозможно! От одной мысли оторопь берёт! Поэтому девочка недолго простояла на одном месте. Вначале заглянула в коровник. Там было пусто, только незнакомый пожилой мужчина поливал пол сильной струёй из шланга. Он её не заметил или просто не хотел разговаривать. Гораздо интереснее, наверное, было бы заглянуть в телятник! Но тут бабушка окликнула:

- Иветта! Куда наладилась? Иди сюда, а то одна уеду!

Возле ворот уже стоял спокойный седоватый подласый  мерин Мальчик, запряжённый в телегу, на которой аккуратно выстроились молочные бидоны. От больших деревянных колёс остро пахло дёгтем.  Бабушка сидела на передке на охапке соломы, держа поводья. Рядом осталось немного свободного места.

- Садись! – кивнула она.

Ветка не заставила её повторять дважды.

Дорога шла через овсяное поле. Из-за леса раздавался звук тракторного мотора – видимо, не так далеко шли какие-то очень нужные работы. Может, там, за рулём, как раз Санькин отец? Иветта видела его вчера – светлые волосы, серые глаза, широкоплечий и еще более загорелый, чем сын, хотя и трудно в это поверить! Глубоко-глубоко, почти растворившись далёкими точками в невероятной голубизны небе, звенели жаворонки, а в зелёных, волнующихся, словно вода, овсах – кузнечики. Солнце поднялось уже довольно высоко, но тени были еще длинными. Они словно танцевали в зелени, напоминая мультяшки: старый мерин как Конёк-горбунок на тонких ногах, телега на вытянутых, как заглавные буквы «О», колёсах, высокие, как башни, тени бидонов, и великанская бабушка. Веткиной тени видно не было, и от этого нереальная картина казалась ещё загадочнее. Она раскачивалась вместе с волнующимся морем овса, в такт спокойному и спорому шагу Мальчика, ровно идущего привычной дорогой. Скоро Иветте показалось, что тени кивают персонально ей, а если прислушаться, то, пожалуй, даже шепчут что-то тихо-тихо… Глаза сами собой начали закрываться, и через несколько минут девчонка уже крепко спала, неловко привалившись спиной к большой холодной фляге.

Путешествие она проспала. Даже на заводе, проснувшись, была какая-то отключённая, не сразу реагирующая на слова и действия. Велели сойти со своего места – сошла, но не порывалась никуда бежать, даже не вертела головой, как обычно, а смирно стояла, покачиваясь, и явно не интересуясь окружающим. Домой ехала тоже словно в полусне, и как оказалась на своей кровати, пахнущей сеном из спальника, потом совершенно не помнила. Бабушка растолкала внучку кое-как, чтобы раздеть и напоить чаем из липового цвета. Померила девочке температуру – мало ли, вдруг солнечный удар, или ещё что с непривычки! – но всё оказалось в порядке. Видимо, просто впечатлений через край.

А Иветте снились большие бело-черные коровы с розовыми бантами на длинных рогах и в нарядных розовых платьях с воланами. Они со смехом и прибаутками – невероятно смешными, но почему-то незапоминающимися – легко кружили в танце явно тяжёлые блестящие на солнце бидоны с молоком. Вокруг них то вприсядку, то колесом так и жарил цыганочку седой Конёк-горбунок. Старый пастух дед Алексей аккомпанировал пляске на камышовой сопелке, а в Санькиных руках так и играла, переливаясь мехами, гармонь с перламутровыми кнопками! Вокруг толпились люди – и давешние молодые доярки, и обветренные трактористы, и бабушки с завалинок!

И ещё где-то там, дальше, сарай, в котором один-одинёшенек стоит огромный страшный бык Филипп с кольцом в носу и на тяжёлой кованой цепи. Бык, которого все боятся, но которому тоже наверняка хочется танцевать…

- Нет, я непременно, непременно увижу тебя, Может, ты не такой уж и злой. Может, тебя просто никто не любит! Пока не любит. А я буду! – невнятно прошептала Ветка и улыбнулась во сне.