Иннокентий Прокопьевич Митусов, отпрыск одной из известнейших фамилий, издревле служившей Российскому Престолу разные дворянские службы и жалованной от Государей неоднократно, начиная от начала 17 века, поместьями и чинами, а попросту – Иня Митусов, вольнослушатель естественного факультета Петербургского Университета, девятнадцати лет отроду, с трудом разлепил набрякшие веки и огляделся окрест.

В незнакомом довольно тесном помещении стоял полумрак. Стены казались гладкими, и вроде бы, побелёнными, окон, похоже, не было, печки тоже не наблюдалось.

Голова школяра раскалывалась. Нет, это слабо сказано. Было такое впечатление, что её вначале разбили на большие крайне болезненные куски, потом кое-как скрепили, заполнили вязким маслом и пустили в плаванье по бурным волнам океана… При этой мысли у Ини содрогнулся ещё и желудок, а руки невольно вцепились… нет, не в одеяло. Он был укутан, словно в кокон, во что-то мягкое, пушистое и совершенно незнакомое. На ощупь – волокнистое, пышное и пухлое, словно лесной мох в родном Дудышкове. Но ощутимо тёплое и до того шелковистое, что казалось скользким. Ложе тоже было довольно странным. Упругим, плотно обнимающим тело – словно бы и не плоским, а принимающим потребную форму! И немного наклонным, так, что изголовье располагалось выше, чем ноги. Что было кстати: подушка начисто отсутствовала.

Впрочем, покамест Ине было не до странностей меблировки незнакомой темноватой комнатушки. Ему требовалось срочно попить чего-нибудь кисленького. Или солененького. Квасу, рассолу, сусла из-под мочёных яблок…

Хуже нет, чем  утро после студенческой пирушки в Татьянин день!

Накануне они с приятелями вначале отправились на Невский, в «Квисисану», что возле Пассажа. Набрали там в механическом автомате-буфете салатов по гривеннику и бутербродов по пятаку. Не «Медведь», конечно, и тем более, не новый «Донон», но всё же место приличное – для школяров и небогатых интеллигентов. Официанты, хоть и не в перчатках, но выбритые, с чисто вымытыми руками, блюда подаются моментально, водка отличная! И цены вполне божеские. Впрочем, деньги такая вещь, что со студенческими карманами не дружит. Так что компания довольно скоро оказалась в «Муравье» – тоже, кстати, порядочный трактир: и половые расторопны, и порции обильны. Водка, опять же, выше всяких похвал. И шла хорошо, пока Николенька Перенаго не вздумал её немножко горячим чайком «разбавить». Всё, конечно уже веселы были, и не совсем в меру, а то б отговорили. Кто ж не знает, что чаем не разбавляют, а «догоняют»! Потом была безымянная чайная, где они тоже пили то заваренную китайскую траву из двух фаянсовых чайников с носиками в оловянной оправе, то зеленоватую, отдающую сивухой, горилку.  Потом – это Митусов помнил уже смутно – товарищи его почти все куда-то пропали, и в польской столовой, где подавала полная и румяная хозяйка, лицо которой все время расплывалось, пили самогон и закусывали голубцами уже только они с Николенькой.

А куда, кстати, он подевался?

Эта несложная мысль вызвала новый приступ головной боли – такой яростный, что Иня взвыл в голос.

Словно в ответ на это, комната озарилась мягким и приятным голубоватым светом.

На стене напротив обозначилась тёмная щель и быстро начала расширяться. Это было похоже на то, как если бы стена лопнула: разрез нисколько не напоминал створки дверей, он не был ни прямым, ни вертикальным. Более того, стена возле него вовсе не раздвигалась, а как бы отползала – вздрагивая, поджимаясь и сморщиваясь, как живое существо, ёжащееся от боли. Это происходило совершенно бесшумно. Иня слышал лишь собственное прерывистое всхлипывающее дыхание и довольно неприятное бурчание в животе – последствия вчерашней невоздержанности. Если бы голова так не трещала, он бы, вероятно, удивился, когда в образовавшийся проход шагнула странная парочка.

Два невысоких коренастых, совершенно лысых существа были и похожи, и непохожи на людей. Пожалуй, самыми необычными в их внешности были глаза: слегка раскосые, тёмные, без малейших признаков зрачка, как у ос. Серый в голубизну цвет плоских, неподвижных маскообразных лиц, напоминала тот трупный оттенок, которым Врубель наградил своего «Демона сидящего». Носы почти не выдающиеся вперед, мягких очертаний – так, небрежный мазок голубой краской. На месте ртов слегка изогнутые и узкие то ли полоски, то ли кожные складки. Немного непропорциональные фигуры, с покатыми плечами, отсутствием талий, тонкими руками и чуть коротковатыми ногами, чем-то напоминали подростковые. Одежда более чем странная – плотно облегающие бежевые трико с длинными рукавами и штанинами, переходящими в носки. Обуви, головных уборов и перчаток не было. Равно как и явных признаков пола. Тем не менее, Иня как-то не усомнился, что существо поменьше ростом – женщина. Возможно потому, что силуэт «красавицы» несколько расширялся книзу.

Единственная мысль, мелькнувшая у школяра при виде данного явления, не была оригинальной. Более того, маловероятно, что, возникнув в другое время, она имела бы шанс гордо именоваться мыслью. «Вот кто даст мне рассолу!» – подумал он с надеждой. И отрубился.

Когда Митусов снова очнулся, декорации сильно изменились. Хотя времени определенно прошло немного: головная боль, хоть и не была уже такой невыносимо-острой, никуда не делась, тошнило по-прежнему, а пить хотелось как верблюду посреди Сахары. Однако же ни привидевшейся комнаты, ни кровати с шелковистым коконом не было в помине. Лежал он явно на траве, лёгкий тёплый ветерок ворошил волосы, а вверху распахнулось высокое летнее, цвета выгоревшего василька, небо в крупных, похожих на безе, облаках. Морщась и вздыхая, юноша сел и потёр лоб. Где же это он заснул, никак, они с однокашниками вчера укатили на дачи? Или на залив? Нет, морем тут даже не пахло! Не больше, чем Питером! Совершенно незнакомое и явно дикое  место! Широкая равнина, гладкая и ровная, заросшая плотной, довольно жёсткой, сизой травой. Ни кочки, ни камешка. Ни цветов, ни насекомых. Ни дорог, ни строений.  «Похоже, пить пора бросать, – определился Иня. – На какие чертовы кулички меня занесло?»

Нет. Это было явно не всё… Что-то еще было не так, какая-то в происходящем просматривалась несуразица… Что-то очевидное!

Он встал и оглянулся: организм настойчиво требовал учесть его потребности, однако пойти ему навстречу при свидетелях студент был не готов. Но к тому, что открылось его взору, он оказался готов ещё менее.

В первый момент захотелось немедленно протереть глаза и признаться себе, что «белочка» не миновала. Однако, похоже, странное сооружение не было ни бредом, ни миражом! Блестящий, синеватого металла, диск размером примерно с деревенский дом-пятистенок, стоял на трёх тонких, не толще бревна, чуть изогнутых, ногах всего метрах в двадцати, и явно был вещественным. За ним виднелась какая-то роща. Или парк? Тоже недалеко, ну может, раза в два-три подальше. Иннокентию вспомнилась гравюра из давно читанной книги по географии: хижина на сваях посреди джунглей. Впрочем, похоже было не очень: неизвестные деревья на заднем плане выглядели чрезвычайно ухоженными, а дом (если это был дом!) никак не выглядел архаичным. Напротив! Идеальные обводы, полировка и общее впечатление совершенства и стерильности наводили на мысль о приборах в физической лаборатории у профессора Владимира Владимировича Скобельцына!

Впрочем, ни людей возле сооружения, ни окон на нём Иня не заметил, а терпеть спазмы внизу живота не было больше никакой возможности. Так что он рысью, на ходу расстёгивая модные светлые брюки, преодолел расстояние до ближайшей металлической  «ноги». До спасительных деревьев добежать не хватило бы сил. И, уже приводя в порядок костюм, он чуть не провалился сквозь землю, услышав суховатый, без каких-либо интонаций высокий женский голос:

– Прошу дать информацию. Какова цель увлажнения опоры средства передвижения на дальние расстояния?

Именно в это мгновенье, в дополнение ко всему, студент понял, в чём состояла неправильность происходящего. Лето! Здесь и сейчас – лето.

А вчера он с друзьями весело распевал «Чижика-пыжика», отмечая 12 января, Татьянин день!

Давешняя серокожая стояла возле соседней опоры и глазела на его манипуляции без каких-либо признаков эмоций. Зато его чувства взыграли так, что энергии вполне хватило бы для взрыва двух-трёх карет с градоначальниками! Вспыхнув как маков цвет, юноша возмущённо рявкнул:

– Вы откуда тут взялись? – Каждый звук отдавался в висках тупым ударом. – Вас только что не было!

В запале Митусов не задал себе ни одного естественного вопроса: ни что это за особь, ни откуда она знает русский язык. Сейчас его интересовало только то идиотское положение, в котором его застукали. Женщина чуть откинула голову назад, помедлила с ответом. Похоже, пыталась понять, что именно ей сообщили, и какое отношение информация имеет к заданному прежде вопросу.

– Обращение во множественном числе неоправдано. Я присутствую в данной точке континуума одна, – ишь ты, изумился Иня  вяло, мадам изволила ответить! Услышала! А ведь он был готов поклясться, что у нее нет никаких ушей! – На данном космическом теле я существую в течение последних трёх больших галактических периодов, я нахожусь здесь с самого начала.

– Что?!

Опять небольшое молчание, в течение которого студент постепенно приходил к выводу, что дело плохо: он неспособен понять даже порождение собственного отравленного алкоголем мозга.

– Слушай, милочка, дай попить, а? Коли судьба мне попасть в Обуховку пособием для медицинского отделения, так хоть помру не от похмелья. Грешно над болящим измываться!

– Грех есть запрет, – невозмутимо ответствовала собеседница, – следуй за мной и получишь необходимое. Что есть Обуховка и похмелье? Недостаточно данных.

– Обуховка – больница, психушка. Похмелье – результат невоздержанности. В употреблении.

Она шла впереди, слегка поворачиваясь при каждом шаге. Голубовато-серый череп блестел в лучах солнца. Да полно, солнца ли? Только сейчас Иня обратил внимание на то, что оттенок света – голубоватый, а не желтоватый, как дома, на Земле. И ему захотелось, как, бывало, поступала в моменты испуга его нянюшка, мелко закреститься и воскликнуть «Аминь-аминь, рассыпься!». Впрочем, он уже начал понимать: это не поможет. Оставалось принимать всё, как есть.

До рощи оказалось заметно дальше, чем представлялось. Шли минимум полчаса, хорошим шагом, и силуэты деревьев становились всё выше и выше. Вблизи зрелище впечатляло. Растительные колоссы стояли поодаль друг от друга, их серо-голубоватые стволы напоминали скалы, подпирающие небо. Высоко-высоко раскинулись кружевные, подернутые дымкой,  кроны, как рождественские ёлки, усыпанные голубыми звездочками цветов и лиловыми плодами. Судя по расстоянию, размер и тех, и других вызывал уважение. Иннокентий невольно пробормотал: «Вот упала шишка, прямо мишке в лоб»… Под ногами шуршала зелёно-голубоватая травка, ровная, словно подстриженная, и тоже вся в белых, алых, желтых, синих цветах. Кое-где виднелись деревца поменьше, с молодую яблоньку. По сравнению с великанским окружением они казались игрушечными: стройные, с гладкой корой, как у осин, длинными перистыми темно-зелёными листьями, растущими пучками прямо из ствола. Эти растения цвели и плодоносили тоже одновременно – похоже, смены времен года тут не существовало. Фрукты наподобие гранатов – от зелёных до фиолетовых – свешивались на длинных плодоножках прямо с черешков листьев. Вокруг розовых, с ладонь, медово пахнущих цветов, легко качающихся от прикосновений, вились юркие существа вроде небольших пёстро-разноцветных птичек. Показалось, что крыльев у каждой «птахи» явно больше двух. Впрочем, посчитать не получалось. Время от времени одна из таких стаек начинала в унисон издавать негромкие мелодичные звуки. Песня длилась с полминуты. Через несколько мгновений тишины желание спеть охватывало другой хор, с похожей, но чуть-чуть иной песенкой. Словно серебряные колокольчики исполняли музыкальные вариации. Всё вместе – пейзаж, звуки, запахи – создавало ощущение удивительной умиротворенности и тихой радости.

«До чего же приятное место», – неожиданно для себя подумал студент. Если бы только не тошнило, не так хотелось пить, и перестала раскалываться голова, он чувствовал бы счастье!

Наконец, растительность расступились, открыв взору широкую поляну. В центре росло еще одно дерево, сильно отличавшееся от прочих. Настолько непохожее, что наверняка поразило бы Иннокентия своим видом – если бы не выглядело настолько знакомым! Чуть корявая, с темной корой и округлыми листиками, перед ним красовалась… яблоня-антоновка! Точно такая, какие росли в маменькином саду, в Дудышкове! Вся усыпанная крупными, желтоватыми ароматными яблоками! Так захотелось кисленького, даже скулы свело.

Броситься к дереву он не успел: провожатая остановилась и обернулась. Лицо-маска осталось неподвижным, но студент мог бы поклясться, что тёмные раскосые глаза блеснули радушием. Она взмахнула рукой приглашающим жестом и села на землю. Затем звучно хлопнула ладонями по коленям и издала несколько коротких булькающих звуков. После чего повернула ладошки кверху и ловко подхватила падающий фиолетовый плод. Встряхнула, протянула гостю и пояснила:

– Кушать! Пить!

Митусов начинал привыкать к чудесам.

Без удивления студент разломил «гранат» и попробовал ноздреватую, цвета черносмородинового желе, мякоть. Фрукт оказался приторно-сладким и очень сочным. Жажда заставила проглотить немного, но это было явное не то. Тошнота и мерзкий вкус во рту только усилились. Желудок задергался опять.

– Мне бы яблоко, – жалобно попросил Иннокентий. – Кисленького бы!

– Что есть яблоко?

– Конечно есть! Хотя лучше, конечно, рассолу…

– Что есть рассол?

– Нет, рассол-то пить! Плохо мне, понимаешь, голубушка? Больно мне! Тошно!

– Не могу понимать. Что есть плохо, больно, тошно?

– Да не понимай! Только яблоко дай!

– Что есть яблоко?

– Да вон, на яблоне растут! Навалом! Я сорву, хорошо? – Иня дернулся было встать, но собеседница отреагировала неожиданно бурно.

Она резко вскочила и, раскачивая всем туловищем, разразилась целой тирадой на своем странном языке, громко крича и размахивая руками. Ошалевший Иннокентий не мог понять, в чем дело. Лишь через несколько минут, как-то сразу успокоившись, хозяйка пояснила по-русски:

– Яблоко трогать нельзя.

– Почему это?

Она слегка откинула голову и медленно, раздельно, как будто втолковывая неспособному ребенку, повторила:

– Яблоко есть запретно. Яблоко трогать нельзя.

Митусов еще немного посидел, ожидая хоть какого-нибудь продолжения – объяснения этому странному табу, но женщина только молча смотрела непроницаемыми черными глазами. Переслащеный фруктовый запах так и шибал в нос. Невыносимо! Поэтому Иня встал, слегка поклонился даме, и отправился осматривать окрестности. На самом деле, сейчас он не испытывал никакой жажды открытий, только сильнейшую обычную жажду. И хотел прилечь. И ещё – остаться наедине с собой. Надо было прийти в себя и подумать. Но до этого дело не дошло: скоро нашелся ручей. Вода была прохладной, чистой, чуть сладковатой. Она слегка пощипывала губы и язык, как шампанское.

Иннокентий долго не мог оторваться от этого дара Небес – пил, пил и пил, с наслаждением! Жар и боль в голове и спазмы в желудке постепенно проходили. Вскоре он почувствовал себя настолько лучше, что смог мыслить здраво. Так, как приличествовало студенту естественного факультета, будущему (кто бы сомневался!) знаменитому ученому.

Итак, – рассуждал он сам с собой, – проверить, правда ли то, что со мной происходит, я не могу. Если на самом деле я валяюсь сейчас в бреду и горячке, то никакие мои решения и действия здесь реальному мне не повредят. Значит, действовать надо, исходя из того, что всё правда.

Очевидно, что это не Земля, а другой мир. Джордано Бруно, выходит, был прав, миров множество! Как всё же несправедливо и глупо, что его сожгли… Доставить меня сюда могла только эта серокожая парочка. Интересно, как? Видимо, техника у них куда совершеннее нашей. Правда, возможность попасть на другое небесное тело обсуждал в своей книге «Беседа о новом мире и другой планете» ещё английский епископ-фантазёр Джон Уилкинс, больше двух с половиной веков назад. Мы, люди, эту проблему пока не решили, но почему бы кому-то нас не обогнать? Значит, они – исследователи. Хорошо. Я-то зачем им понадобился?

Этот вопрос поставил Иню в тупик. Он решительно не знал никаких секретов. Даже в армии не служил! Технологии землян явно не могли потребоваться здешним, куда более развитым, способным летать с планеты на планету, жителям. А если его забрали в качестве объекта изучения – как, например, изучают ботаники новые растения, собирая их в гербарии, то к чему было так доброжелательно с ним обращаться? Они же ничем ему не повредили, – да что там! Даже не попросили раздеться для осмотра! Тогда какова была их цель? Похоже, способ узнать ответ был всего один: пойти и спросить. Возможно, если он поймёт, чего серокожие добиваются, и сможет дать им это – его вернут домой.

За спиной раздался шорох. Митусов обернулся и обомлел: в десятке шагов стояла жуткого вида зверюга. Бурое, шипастое, длинное как телега тело на множестве коротких толстых лап, переходило в более тонкую, покрытую щитками, поднимающуюся кверху не меньше, чем на метр, шею. Тяжелая голова с вытянутым как у крокодила рылом увенчана алым подрагивающим гребнем. Три круглых чёрных глаза над огромной полуоткрытой зубастой пастью. Зубы устрашающие – острые, треугольные, слегка отогнутые назад. Студент чуть присел и начал, медленно пятясь, отходить к деревьям. Животное, слегка склонив голову набок, следило за ним. Потом одним пружинистым прыжком оказалось совсем рядом, едва не задев лицо своими шипами. Бежать было некуда! Иня замер как соляной столп, почти не дыша, в какой-то совершенно немыслимой надежде, что о нём забудут. Но зверь медленно согнул шею и  оскаленная пасть закачалась в нескольких сантиметрах от глаз Иннокентия, которые сами собой зажмурились. В голове стало пусто и гулко, как в колоколе. И… ничего не произошло! Только на плечо вдруг навалилась тяжесть: животное положило голову на плечо человека, буквально прильнув к нему, и мягко заворковало, щекоча ухо нежными прикосновениями гребня!

Через полчаса студент вернулся на поляну. Зверь уверенно топал рядом с ним, то и дело вздыхая и пытаясь приласкаться. Прямо Малыш живым весом в тонну…

Его серокожие знакомцы сидели рядышком в тени яблони и что-то оживлённо обсуждали, то и дело наклоняя головы. Появление зверя ничуть их не насторожило. Похоже, никакой опасности в действительности не было. Женщина повела рукой уже знакомым приглашающим жестом и пригласила:

– Человек, иди к нам! Мы тебя ждём и хотим с тобой поговорить! – На этот раз она совершенно нормально строила фразы, словно за какой-то час значительно преуспела в изучении языка.

– Очень хорошо! Только вы тоже – расскажете мне кое-что?

– Конечно. Всё, что ты сможешь понять. Спрашивай, человек. Мы готовы к обмену информацией.

– Зачем вы привезли меня сюда? Как? Мы что, прилетели сюда? Где остальные ваши люди? Вы вернёте меня обратно? – Иня прекрасно понимал, что это верх неприличия – вот так, словно из мешка, вывалить перед незнакомцами целый ворох своих недоумений, но его словно прорвало.

– Да, мы отправим тебя домой и не причиним вреда. Мы прибыли сюда на том аппарате, что ты видел на равнине. Нет, он может летать, но лететь от планеты к планете слишком долго, поэтому мы переместились.

– Что? Как это?

– Аппарат исчез там и появился здесь. Судя по вашим книгам, ты не сможешь понять, как именно это делается. Наши люди все здесь, это мы.

– Как это? Вас что – всего двое?

– Конечно. Как везде. Ваш мир единственный, где людей много! Ваш мир очень необычен и непонятен. Мы давно наблюдаем за вами. Ещё с тех пор, когда ваши люди говорили на одном языке. Правда, вас уже и тогда было много. Мы привезли тебя к себе, потому что хотим понять, как такое могло случиться.

– Это всё, что вас интересует?

– Нет. Вопросов много. Вы странно себя ведёте! Одни люди исчезают, другие появляются. Вы причиняете вред друг другу и другим существам на планете. Их, кстати, тоже много! И они тоже причиняют вред друг другу и вам! Это удивительно.

А ещё вы иногда говорите и думаете не одно и то же! А делать можете то, что и не говорили, и не думали. Это непонятно.

Иня задумался. Отвечать на вопросы серокожих оказывалось не так-то легко. Поэтому он задал свой:

– А кто изучал нас раньше? Ваши родители?

На этот раз головы назад откинули оба. И хором воскликнули:

– Кто?

Когда начало темнеть, они все, включая зверя, закусили сладкими плодами, которые даже не приходилось собирать. Достаточно было просто пожелать – и те падали прямо в руки. Правда, студент не смог себя заставить проглотить больше нескольких кусочков, больно приторно и тошно. Так что для него ужин оказался, скорее, символическим.

Сразу после «трапезы» Иннокентий отошёл подальше: ему не улыбалось раздеваться прямо перед здешними, хотя их это  нисколько не смущало. Во всяком случае, когда он уходил, те расстёгивали комбинезоны и наперебой приглашали ложиться рядом.

В голове у студента гудело от возбуждения. Они говорили – Земля странная? Ничего себе! Сами помнили доледниковые времена! Не имели потомства! Не знали, что такое смерть, болезни, голод и холод! Занимались только тем, чем хотели, воплощали одним желанием любые предметы, которые сумели придумать! Не строили городов, не ходили в гости, не спорили до утра, не решали никаких проблем, кроме поставленных собственной любознательностью. Ели, в конце концов, исключительно сладкое! Даже до самогона не додумались, зато видели вблизи тысячи планет и были знакомы с их обитателями. И после этого – Земля им странная. Надо же!

Иня долго не мог заснуть, так и этак пытаясь представить подобную судьбу, примерить её на себя, и всё очевиднее понимал: нет, такого существования ему не хотелось бы. Ни за что на свете. Конечно, вечная жизнь и несокрушимое здоровье – это плюсы. И космос они изучают. Но всё равно. Скука же смертная…

Уже засыпая, он сообразил, что за весь день так и не спросил собеседников об именах.

Спалось плохо. Снился воскресный званый обед у маменьки в имении, в мясоед: запечённый окорок по-сельски, в тесте, солёные огурчики, рыжики в бутылке, квашеная капустка с яблоками и брусникой, расстегайчики со свининой и кулебяка на четыре угла: с рыбой, луком, кашей и вязигой. Слюна так и шибала в нёбо, аж скулы сводило! Иннокентий ел с молодым задором – ел, и плакал от счастья, и никак не мог насытиться, а под ложечкой сосало все сильнее. От этого ощущения вселенской пустоты в желудке он и проснулся.

Стояла глухая ночь. Тёмный бархат неба был усыпан блёстками звёзд. Яркими-яркими – таких крупных и сверкающих Иня никогда не видел в Петербурге. Даже в деревне они, кажется, были бледнее! А вокруг, на траве, словно отражение светил небесных сияли зеленоватым светом светляки. Зверь наслаждался отдыхом, свернувшись в огромный калач. Он сопел, как закипающий самовар. Серые спали неслышно.

От яблони шёл явственный манящий запах антоновских яблок. Некоторое время Митусов боролся с собой: запрещение трогать именно эти плоды было совершенно недвусмысленным. Наверное, он справился бы с соблазном, не мучь его вчера похмелье, и отдай он должное тем медовым донельзя «гранатам»… Острый голод толкал к решительным действиям, а здравый смысл категорически восставал против идеи нарушить приказ аборигенов. «Осторожно! – твердил внутренний голос. – Мало ли, почему у местных возник такой запрет! Может, эти яблоки несъедобны! Может, от них заболеешь!». Совесть тоже твердила: «нельзя! Разве можно обманывать доверие… тем более, доверие тех, от кого полностью зависит твоё возвращение домой»… Но разве способен слабый голос разума противостоять зову плоти? О, человек слаб! Так что Иня, хоть и крыл себя при этом разными нехорошими словами, всё же сдался. Он встал и тихо-тихо направился к приветливо шелестящему листвой дереву.

Подошёл.

Взглянул на грузную ветку, усыпанную светлыми в звёздном свете, с блестящими округлыми бочками, полновесными плодами.

Втянул воздух, пропитанный яблочным ароматом.

Сглотнул.

Замер на мгновенье.

А потом протянул руку – и сорвал так и просящуюся в рот вкуснятину!

Когда зубы впились в плотную кисловатую мякоть, и остро пахнущий щипучий сок потёк по губам и подбородку – наслаждение было полным!

Иннокентий жадно глотал полупрожёванную массу… Яблоко… Ещё одно… На третьем ломота возле ушей от спазмов слюнных желез и сосущее чувство в желудке, наконец, стали иссякать. И тут студент спиной почувствовал: кто-то на него смотрит.

Зверь стоял сзади, поочерёдно помаргивая тремя глазами и слегка подрагивая передними конечностями. Горизонтально вытянутая шея не двигалась, а морда медленно поворачивалась справа налево, как будто нащупывая точное направление.

Несмотря на слабое освещение, каждая деталь была отлично видна: щитки на коже, влажный отблеск на узком тёмном языке, синеватый блеск зубов. Гребень нервно поднимался и опадал, словно животное волновалось. Нельзя сказать, чтобы его чувства не обеспокоили Иню: как известно, «плохое зрение и скверный характер носорога – проблема не его, а окружающих»!

– Э-э, ты чего?

Зверь, словно опомнившись, вздрогнул, громко, как чемодан, захлопнул челюсти и, всё так же вытянув опущенную шею, мелкими шажками двинулся вперед. При этом он поминутно заглядывал в глаза человека и то и дело плотно прижимал к телу колючки. Просто воплощённая просьба! Когда ткнулся влажной мордой в ладонь с остатками яблока, смысл умоляющих взоров стал очевиден: так батюшкин любимец Трезор клянчил дома вкусные кусочки…

«До чего приятно быть щедрым, когда сам уже сыт… – думал новоиспечённый «хозяин», пока «пёсик» хрустел огрызочком. – Надеюсь, Малыш окажется единственным, кто узнает о моём проступке, а то ведь кто знает, как эти ребята наказывают за нарушение табу»…

Эх! Взрослый парень! Студент! А не знал, с каким тщанием и ревностью судьба разбивает подобные надежды…

В ночи что-то изменилось.

О, с виду все оставалось по-прежнему: светляки перемигивались с незнакомыми звёздами, из зарослей тянуло мёдом, а лёгкий ветерок приятно овевал тело. Но возникло что-то ещё! Каждый листок, каждая травинка вдруг стала видна с невероятной чёткостью, один общий аромат влажного цветущего леса разделился на сотни, тысячи запахов – как аккорд на отдельные звуки. Весь здешний мир, и до того прекрасный, преисполнился энергии! Юноша шкурой чувствовал её струящиеся потоки, даже волоски на коже встали дыбом! Он вспомнил древнюю легенду о Галатее: вот сейчас она – прекрасное мраморное изваяние, а через мгновенье – до малейшего изгиба, до морщинки и прядки волос точно такая же, но уже – живая.

На поляне возникло движение, и раздался звук: не то сонный возглас, не то слабый стон.

Студент смотрел во все глаза, как из травы медленно поднималась, вся залитая голубоватым светом, человеческая фигура.

Сейчас Женщина была без комбинезона… Как, оказывается, уродовала её эта нелепая одежда! Ноги вовсе не были коротковаты – напротив, балерины из Мариинки или недавно сгоревшего Большого Каменного театра могли бы только бессильно исходить неприязнью и завистью. Она была вся – воплощённое изящество. Нежное и одновременно твёрдо-законченное в каждой линии, каждом закруглении, ее тело напоминало сапфировую статуэтку, выполненную античным художником. Даже безволосая голова на высокой шее оказалась невероятно привлекательной – да, она была гладкой, но такой совершенной формы, точно открыта с умыслом…

Иня вздохнул – и шагнул к ней.

Далеко-далеко, или именно здесь – в той самой точке необъятного, многоцветного и переменчивого пространственно-временного континуума, где пересекаются все бесчисленные миры Вселенной – разговаривали двое…

Нет, это не были две огромные человеческие или крылатые фигуры – светлая и тёмная, это не были звёзды – сияющая и поглощающая свет, это не были и два голоса – полный нежности и доброты и скрежещущий мрачной злобой. Это были вообще не существа и не объекты, а как бы две мысли…

Нет, даже не так! Мысль была одна. Великая, всеобъемлющая мысль, полная чувства и сочувствия, творчества и понимания, – животворящее начало, о котором сказано «Аз есмь Альфа и Омега, начало и конец». Но как не дано Человеку без искусственных хитроумных приспособлений одновременно увидеть предмет со всех сторон, так же не дано ему осознать в полноте все различные грани понимания. Поэтому то, что является в сути своей единым, распадается для него на отдельные части, на первый взгляд нестыкующиеся, даже противоречащие друг другу – как кусочки рассыпанного паззла!

И даже если очень постараться, их не собрать за краткий миг человеческой жизни…

Но – «имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит».

– Ну, и чего Ты добился? Зачем позволил сработать Ключу?

– Как я мог не позволить? Яблоко БЫЛО сорвано. Тест на самостоятельность и зрелость пройден.

– Не передергивай, Отче: первородный грех совершил чужак! Эти два птенца гнезда Твоего не решились бы нарушить запрет даже через миллионы лет… Формально они невинны.

– Ты уговариваешь Меня повернуть судьбы вспять? Ты, бьющийся за каждую земную душу, призываешь к милосердию? Как, однако, разнообразно существование.

Но ты не прав, даже формально. Местное существо отведало Ключа, а какое именно и кто ему предложил – я, ты или землянин – разве так важно? А Женщина узнала предназначение красоты! И одновременно узнала, что эта великая сила – вне временных, цивилизационных и расовых рамок. Разве так плохо? В конце концов, и на Земле всё было не так просто… ты же не забыл о Лилит?

– О чем Ты… Неужели впрямь полагаешь, что меня волнует внешняя сторона событий, «закон и порядок»… Мне ли об этом беспокоиться.

Но сам посуди, Ты же – Судия! Что будет с этим Твоим народом! Что будет с любым подобным народом, если Ты возьмешь на вооружение этот способ решения старинной задачи! Ведь Адам и Ева решили её, будучи неумелыми дикарями… У них было время, чтобы понять суть великого выбора между добром и злом. Каин убил Авеля – одного! Иаков обманул Исава – одного!

Что сделают эти дети Твои, если им под силу зажигать звёзды и уничтожать галактики?

Не думаешь ли Ты, что нынче Ключ отворил дверь, которую лучше было бы оставить в покое навечно?

– Нет ничего вечного… Нет. Ты и сам знаешь это.

А что будет – мы увидим, не так ли?

Женщина смотрела в Небеса.

По щекам текли слёзы. Она не могла остановить их: казалось, горе неисцелимо.

Раньше ей не приходилось прощаться.

Раньше она даже не знала, что такое боль.

И что такое одиночество – не знала тоже.

Женщина смотрела в Небеса.

Но ей на плечо легла рука Мужчины.

И она поняла, что вовсе не одна.

На самом деле – не одна!

И что всё ещё будет…