Случилось однажды, давным-давно, да не в тридевятом царстве, тридесятом государстве, а в Российской империи…

Юной Лидушке Сретенской недавно сравнялось четырнадцать лет. Жила она с родителями, братьями и сёстрой в имении Яринское, Тверской губернии. Уди­вительные места! Поля, луга, перелески. Недурное хозяйство - село с храмом и школой, кузня, конюшни, поля и огороды, даже «по немецкому образцу» теплица, - словом, всё чин-чином.

Накануне Пасхи, в Великую Субботу, старшая сестрица Ольга - девица взрос­лая, по осьмнадцатому уже годочку, давно просватанная за соседа - хитро улыба­ясь, спросила меньшую:

- Что, Лидушка, - на жениха загадывать будешь?

- Окстись, Олюшка! Дурно ведь! Грех оно на Пасху, гадать-то!

- Зачем гадать? Гадать не надо, и правда нехорошо, тятенька заругает. Сама знаешь, от него ничего в доме не укрыть... Давай не так. Просто загадаем, что кто первый к тебе завтра с утра христосоваться подойдёт, тот и будет на твоего суже­ного похож! Вот, с помощью Божией, и узнаем, ждать ли тебе молодого-весёлого, или старого-богатого. Соглашайся, - неужто тебе нелюбопытно?

Да, конечно! Это было еще как интересно! Меньшая и сама начала уже о жени­хах задумываться, хоть и краснела, смущалась и пряталась в задних комнатах, ког­да в дом наезжали гости. Её в гимназию не отдавали, училась дома, вот и была не­сколько диковата. А только очень уж ей хотелось, чтобы посватал её какой-нибудь студент или военный, а ещё бы лучше - тот агроном, что бывал порой у отца.

Чтобы не привелось, как Оленьке. Хотя все говорили, сестре повезло: будущий муж был очень порядочный: старше лет на двадцать пять, степенный, солидный седоватый господин. Богатый! Но в этом, в отличие от родителей, четырнадцати­летняя Лидочка большого проку не видела и мечтала втайне, чтобы ей непременно достался молодой и пригожий.

Во время полунощницы, крестного хода, потом стоя в храме заутреню и литур­гию, младшая барышня почти ничего не видела и не слышала, механически шептала молитвы, крестилась и отбивала поклоны, но мысли её упорно крутились вокруг собственной будущей женской судьбы, и воображение рисовало так и этак буду­щего хозяина её семейного очага.

Не оставили думы, неотвязные, и дома! Долго вертелась в постели, пока уже старая бабка-нянька Анастасия не заглянула в комнату да не прикрикнула серди­то:

- Спи, наконец, черноглазая! Ишь, чадо неугомонное! Сколько вертеться-то можно, ведь всю перину в комья посбиваешь. Аль тебе гороху в постель понасыпа­ли, нещечко ты моё? Спи уж, спи давай!

Лидочка покорно притихла и не заметила, как уснула. Который час был - по­думать страшно! Светать начинало...

Наутро она всё проспала. Не видела, как «солнышко играет, светлому Воскресению радуется». Как случилось, что всегда строгие отец с матерью сжалились, не велели будить, сказать трудно. Вероятно, нянюшка доложилась, как ночь прошла.

Так что, когда Лидочка умылась с душистым французским мылом (вода в умывальнике - и та уже простыла) и причесалась (это получилось не быстро, ее рыжеватые кудри длиной почти до колен покорством не отличались, хоть и она и заплетала их на ночь в косу и убирала под чепец), солнце поднялось высоко.

В доме стояла тишина. На стуле у комода, тщательно расправленное, лежало самое нарядное платье - из тафты, розовое, с воланами и белым атласным пояском. Возле - белые туфельки, хотя и без каблука, как прилично совсем молоденькой де­вушке, зато с нарядными тафтяными же бантиками. На комоде - модная соломен­ная шляпка. Конечно, еще без вуалетки, как у мамы и сестры, зато с шёлковыми лентами.

Нарядившись и взглянув в зеркало, младшая барышня едва не захлопала в ла­доши, до того сама себе показалась хороша!

И тут же вспомнила вчерашний разговор с сестрой. Сердчишко так и запрыга­ло. Пытаясь дышать ровно, она неслышно, на цыпочках, прокралась мимо спален, потом через парадные комнаты - к крыльцу. Больше всего она боялась, что вот-вот откуда ни возьмись вывернется кухарка или одна из маменькиных «девушек» - и некстати окажется первой! Не договорились с Олюшкой-то: вдруг да это будет означать, что останется Лидочка в девках! И будет на старости лет приживалкой у собственной сестрицы или у невесток - братниных жён! О таком даже помыслить не хотелось.

Перед самой дверью на крыльцо она вдруг испугалась и замерла. Кто сейчас подойдёт к ней со словами «Христос Воскресе»? С кем с первым придётся ей троекратно облобызаться? Может, как раз в ворота уже въехала коляска, и тот агроном... или, вдруг, к старшему Николеньке товарищ из университета... в гости, почему бы и нет? Или Серёженька, средний, получил отпуск, а с ним кто-нибудь из его приятелей-артиллеристов? Даже непонятно, кто и лучше! А, кстати... Что за шум там, во дворе? Вот, право слово - как будто копыта стучат. Да точно! Не фантазии, значит, - и впрямь, кто-то у крыльца... Кто?

Тихонько вздохнув и перекрестившись, девушка толкнула дверь и шагнула из сумрачной прихожей на залитое солнцем крыльцо.

Свет так и плеснул ей в лицо! Даже глаза заслезились - и в первый момент она видела только силуэты в радужно-яркой мешанине. Силуэтов было два, у самого крылечка: большой, длинный - конский, и высокий, кряжистый - мужской. Что за конь, что за человек, она ни увидеть, ни понять не успела.

- Христос Воскресе, барышня! - с искренним чувством пророкотал чуть не над ухом знакомый бас, и прежде, чем Лидочка - юная, воздушно-розовая и прекрас­ная младшая дочь помещика Сретенского, будущая владелица сельца Заречного и примыкающих угодий, обладательница завидного «кругленького» приданого и небольшого особнячка в старой столице - успела сообразить, что происходит, было поздно!

Всю её обдало крепким запахом смеси пота, водки, лампадного масла и дёгтя, и огромные ручищи конюха Тимоши - здоровенного рябого мужика лет сорока пяти, с намасленными «чтоб не кучерявились», обстриженными «под горшок» волосами,

широкой лопатообразной бородой, в синей праздничной, нового ситца, длинной рубахе, холщовых широких портках и смазных сапогах - облапили её так, что толь­ко косточки хрустнули!

- Христос Воскресе! - повторил конюх самым радостным тоном. И ничего не оставалось, как придушенно пискнуть в ответ:

- Воистину Воскресе! - и троекратно, в ответ на смачные мужичьи, отдающие сивухой, поцелуи, испуганно ткнуться в кудрявую и жёсткую бороду.

А потом позорно бежать назад, в спаленку, - чтобы, отревевшись, заново умыться, приколоть сбившуюся набок шляпку и оправить все смявшиеся оборки на платье, которое почему-то больше не выглядело таким праздничным... Взгляд в зеркало окончательно расстроил: от утреннего блеска не было и помину. На Лидоч­ку смотрела неудачница. Туфли были совершенно девчоночьими, розовое платье по-детски коротковатым, а шляпка довольно нелепой и даже близко не похожей на сестрину. «В жизни ничего этого больше не надену», - твёрдо решила девушка.

Когда к обеду в гости приехал долгожданный агроном, на него и не взгляну­ли. Обычно яркие глаза-вишни упорно прятались за ресницами, слова приветствия прозвучали как-то удивительно бесчувственно и сухо. Лидушка сидела за столом бледная, молчаливая, ела словно по принуждению, потом, уже после чая, вежливо, но наотрез отказалась петь и не пошла гулять в сад - ни с ним, ни с братьями и их товарищами... Последнему обстоятельству, молодой агроном, впрочем, втайне только порадовался.

Так что – но только это строго между нами, потому как младшая барышня Сретенская ещё ничего не знает о разговоре, состоявшемся после обеда в куритель­ной между агрономом и её батюшкой - напрасно она так сильно огорчилась из-за неудачного «загада на жениха»!