Милый друг, я не слишком тебя удивлю:

 наша жизнь- дежавю, наша смерть- дежавю.

Сознание начало возвращаться к нему от чьих-то теплых, ласковых хотя и до боли шершавых прикосновений, потом вернулись звук, свет и обоняние, и он сначала услышал тихое поскуливание, а потом увидел неистоворадостные глаза большого мохнатого пса, узнал его характерный, мускусный запах, который, как говаривал заводчик, сначала кажется неприятным, даже противным, а потом привыкаешь к нему, вспоминаешь с нежностью, особенно когда находишься вдали от дома, этот запах начинает чудиться и сниться тебе, ты тоскуешь, когда, ходя по чужим улицам какого-нибудь малознакомого города, встречаешь похожую псину, хочется протянуть руку, прижаться к родной косматой шее, погладить…

-Тори! Как ты меня нашел? Где мама?

Пёс прилёг рядом, сразу же вскочил, закрутился волчком от радости, что разбудил хозяина, начал отбегать и возвращаться, приглашая поиграть с ним, побегать по декабрьскому ночному миру, полному таких чудесных запахов, звёзд и волшебства. Луна взбесилась и, пользуясь полным разгильдяйством туч, ушедшим по каким-то своим небесным делам, светила сильнее, чем сотня люминесцентных ламп. В этом бестеневом свете кривые сегменты железнодорожных рельс, подле которых, на насыпи, он лежал, казались кусками странной серебряноцветной лежачей радуги. Рядом с ним багровело маленькое овальное озерко, еще дымящееся, но уже наполовину подернутое корочкой льда. Он приподнялся на локтях, присмотрелся, что это за лужица, и тотчас сознание померкло, опять накатила неприятная, липкая дурнота, случавшаяся с ним всякий раз, когда он видел свою или чужую кровь или просто представлял, как она потечет из него: он с детства падал в обморок, когда ему делали уколы или просто брали кровь из пальца.

Я не знаю живу ли я, умер ли, сплю.

Утром он как всегда сел в пригородный поезд, вышедший из тупика и потому еще не согретый людским теплом, пока еще с чистоподметенными полами, незаплеванными тамбурами. Он положил футляр со скрипкой на скамейку напротив, занимая место для Неё. Сердце его билось учащенно- неровно, замирая и радостно предвкушая встречу с Незнакомкой. Вдруг она не поедет сегодня на работу, вдруг, если и поедет, то позднее или раньше? Нет, все в порядке- она вошла в вагон, он убрал скрипку, она села, достала вязанье, засверкали маленькие искорки-отсветы вагонных ламп на спицах, из пакета, где спрятались клубки шерсти, вытянулись мохнатые нити, по ним тоже время от времени пробегали искры. «Кажется, эта пряжа называется люрекс»,-подумал он. Какое интересное слово! Надо попробовать вставить в стих.Он достал блокнот, ручку. Принялся морщить лоб, писать и зачеркивать. Когда закончил, до его станции оставалось еще минут десять езды. Стихотвореньице получилось вроде неплохое. Ему очень хотелось подарить его Незнакомке. Долго не решался, вот уже объявили остановку, поезд замедлил ход. Наконец он собрался с духом и, пробурчав что-то вроде- «Ну, до завтра. Вот…»- неловко сунул ей клочок бумаги со стихами и выбежал на перрон. Она развернула листок: «Прекрасная незнакомка! Примите от пассажира букетик стихов негромких. Мне их нашептала лира..»

Темно и страшно. Я бегу, и кто-то гонится за мною.

Хочу быстрее - не могу. Он дышит смрадно за спиною.

Хочу взглянуть, но я боюсь проверить- далеко ль охотник.

Как дичь затравленная, бьюсь о кресла жесткий подлокотник.

(Сон Анны)

Она возвращалась в этот день домой на 2 часа позже обычного. Начальник загрузил какой-то нетрудной, но объемной работой, сказал, что нужно закончить сегодня, вот она и засиделась. Только поставила ноги на платформу, еще вся осоловевшая от теплой духоты вагона, от усталой полудремы, как декабрьский ветер накатил-налетел, завыл по - вурдулачьи, бесстыдно задрал полы демисезонного пальтеца, проникая кажется, даже через кожу, во все потаенные уголки. Она поправила одежду, спустилась с платформы, остановилась. Подождала у моста попутчиков: идти в деревню одной через трубу не хотелось до болезненных коликов внизу живота. Однако, об эту пору уже вся рабочая часть деревенских сидела дома, топила печки, закусывала, дралась, материлась, гуляла или вообще, спала, готовясь встать и сломя голову, без завтрака, закурив папироску, бежать на утреннюю смену. Поняв, что придется идти одной, смирившись с неизбежным, она прижала к себе покрепче сумку с продуктами и быстрым шагом пошла. Вокруг не было видно ни одного живого существа, только голые деревья, ветер, да изредка показывалась луна, неприятная, как искаженное злобной усмешкой изображение какого-нибудь древнего языческого божка. «Ярила - мудила»- подумалось ей, она начала повторять это слово вслух на разные лады и смеяться; это двусловье почему-то понравилось ей своей матерной звучностью, она на людях не позволяла себе ругаться, считала мат грехом. Она подошла к пешеходной трубе под насыпью. Перекрестилась и вошла во тьму. В конце тоннеля виднелся огонек. «Господи, как в рассказах о жизни после смерти!», успела подумать она и тут сверху загрохотал состав, заглушив все её мысли и чувства, лишив пространства и времени. Не осталось ничего, кроме закладывающего уши грохота и проникающей в мозг инфранизкочастотной вибрации. Она передвигала ногами, но не чувствовала движения; она побежала, но выход не приближался-был также слаб и далек огонек в конце трубы; она чувствовала себя как во сне, когда кто-то преследует тебя, а ты бежишь изо всех сил и не можешь убежать, не можешь отдалиться от преследователя хотя бы на сантиметр и воздух плотный, вязкий, а, может, это и не воздух вовсе, а вода или еще какая-нибудь субстанция без имени, без смысла, без разума; она впустила в себя и не желает выпускать…

Кривыми рельсами железки мое опутано жильё.

Неумолимый грохот резкий и как стервятник поезд вьёт

Круги, круги сужаются на горле.

Смоги, смоги тут жить и не хрипеть!

Я не могу! Я- гордый, гордый, гордый !

И я хриплю, но продолжаю петь !

Если бы ты, уважаемый читатель, поднялся над описываемым местом на высоту 2-3 тысячи метров, например, как  в известном жульверновском романе - в плетеной корзине воздушного шара, то перед твоими глазами предстала бы довольно странная картина: жилые дома, все эти избы, избушки, полуразвалившиеся сараи, кажущиеся сверху маленькими и аккуратными, игрушечными декорациями, все разномастные изгороди, загородки, заборы, дороги, дорожки и тропинки- и всё это окружено в десять рядов не колючей проволокой, нет- кольцами блестящих в любую погоду, в любое время года рельс, по которым днем и ночью с диким грохотом и воем носятся составы, длина которых достигает половины кольца. Есть такой старый анекдот-ужастик-загадка: кладбище, а вокруг ходит паровозик, как попасть?- да очень просто- голову на рельс- и там!

 Черт попутал ли, Бог так его сотворил: жил он, вечное небо коптя,
и на скрипке играл. Струны сделал из жил. Что имел - не ценил. Шутя

Он был в духе сегодня, ему хотелось бежать и подпрыгивать как мальчишке-подростку из советских фильмов. Он ждал этого дня всю неделю. Сегодня у него была репетиция оркестра. Он погладил  темно-коричневый футляр с блестящими замочками, внутри которого, обернутая желтой фланелью, дремала скрипка. Это была скромная немецкая «фабрика» начала века, далеко не «Страдивари», она много пережила на своем веку, она вся была клееная - переклеенная, по всему было видно, что предыдущие владельцы вели весьма бурную жизнь. Он иногда думал о них: может, это были какие-нибудь известные уличные музыканты, может, какие-то обычные нерадивые студиозиусы.

Век жесток был тогда,

в те бесстыдства года
все купались мы в реках из лжи.
И просили меня

и враги и друзья:
расскажи, расскажи, расскажи!
Про свободный и чистый, шальной ветерок,
что на завтра судьба ворожит.
Как прекрасны подруги, как любит нас бог
пела скрипка струнами из жил.

Как бы то ни было, очень похоже, что владельцы часто пользовались инструментом не только для игры, но и для разборок в пьяных драках, для утверждения физического превосходства, а не только для услаждения прелестных ушек своих подруг и утонченных взыскательных меценатов.

Поезд- игла. Мы - нитки. Мы вдеты в одно ушко.

Грохочущий мир наш зыбкий, непрочный и злой такой.

Было около полуночи, когда он усталый, но довольный возвращался домой. Репетиция удалась, все отыграли свои партии как будто играли в последний раз.

Он уже подходил к трубе, когда его неожиданно окликнули.

-Эй, скрипач! -Он повернулся на голос и видел Незнакомку с какими-то двумя другимими женщинами. Даже отсюда было видно, что она была изрядно навеселе: изящное лицо, обычно молочно-белое, покрылось некрасивыми красными пятнами, прекрасные глаза помутнели и одновременно блестели нездоровым блеском. Он почувствовал себя неловко: ему  стало стыдно, как будто он подглядел какую-то интимную, срамную сторону ее жизни.

-Выпьешь с нами?

-Нет, спасибо. Я тороплюсь, уже поздно. Меня ждут дома.

-А вот меня никто не ждет. Выпей, не ломайся. Брезгуешь?

Проклиная себя за мягкотелость, он взял протянутый стакан, торопливо выпил.

-На вот -закуси!- сказала она и неожиданно крепко, в засос поцеловала его. Об этом он мечтал, наверное, уже год. Это снилось ему почти каждую ночь и он просыпался, рядом сопела жена, он долго ворочался и снова проваливался в сон, надеясь увидеть продолжение.

Реальность оглушила его. Перегар ударил в нос, его вырвало. Он подхватил скрипку и побежал прочь, не оглядываясь. Они побежали за ним все трое.

-Стой! Ты же сам просил: «Прекрасная незнакомка! Примите от пассажира!» Мы примем! Мы готовы!! Мы уже с утра  рты раскрыли и ждем! !!

Она - не Незнакомка! Она- обычное низменное животное, как все! Жизнь потеряла смысл. Это было, как пишут в романах, крушение его идеалов. Начал действовать алкоголь. Он бежал и плакал, плакал и бежал, за несколько метров до трубы свернул зачем-то на какую-то лесенку у насыпи, и оказался на путях. В голове шумело. Или это шум поезда? –да, впереди показался луч, постепенно свет и грохот заполнили все вокруг. Машинист высунулся из кабины почти по пояс (как он не выпадет?), видимо, увидел человека на рельсах, что-то кричал, махал рукой. Гудок локомотива низко и красиво загудел, предлагая свернуть, отойти.

«В терцию, верхняя нота немного ушла, надо бы подтянуть. А что будет, если не сверну, если останусь?»-вяло подумал он, силы оставили его, ноги, уставшие от бега, подогнулись, он упал и в полуобмороке, быстро,как ему казалось,очень быстро, пополз в сторону от рельс, к насыпи. Еще некоторое время он слышал истошный визг: может, это кричали пьяные девки, может, машинист предпринял экстренное торможение и сталь терлась о сталь с нечеловеческой силой, порождая нечеловеческие звуки. А может, это пели ангелы, встречая его на пороге загробного мира? Наконец, все стихло, наступил покой. «Как хорошо!»-подумал он и все мысли кончились, исчезли. Остался только покой.

Глаза когда-то были голубыми.

Теперь позеленели от тоски.

Анна полюбила Васеньку еще до свадьбы, полюбила всей своей большой крестьянской душой, она потянулась к нему как почка, разбуженная первым весенним лучом, случайно упавшим на нее с еще по-зимнему хмурого неба. За что полюбила?-теперь уже было не так важно. Голубоглазый, худой как подросток, ,он казался высоким и умным. Он играл на скрипке и писал стихи, он так интересно говорил, так неумело целовался. Она прощала ему все: наивные, детские поцелуи, незнание как топить печку, как колоть дрова, вечные игру на скрипке и сочинение стихов в ущерб сну и супружескому долгу. Однако впитанная с молоком матери скрытность не позволяла ей признаться в своей любви к нему : узнает и на шею сядет- думала она, узнает- и ножки свесит. Совсем батрачкой сделает.

Сейчас она, слава богу, миновав трубу, поспешала к дому. Еще за 3 дома от избы она услышала лай Торика. Дом встретил ее темнотой и пустотой, только во дворе пес, бешено махая хвостом (как он не оторвется!), встав на задние лапы, положив передние ей на плечи, едва не уронив ее, обслюнявил  все лицо. Васеньки не было, хотя шел двенадцатый час ночи. Она расстроилась, но, не давая себе спуску, начала хлопотать по дому: затапливать печку (опять Васенька не запас угля- придется самой идти набирать!), варить ужин из принесенных продуктов. Пес крутился рядом. Сердце ныло: она знала, что сегодня Васенька играет в оркестре, но все равно он должен был уже час назад как быть дома. Сердце говорило: случилась беда. Бросив все, она кликнула собаку, накинула тулупчик и побежала искать Васеньку.

-Ищи, Торик! Ищи хозяина!

Беда придёт как вой голодных псов.

            Проснешься среди ночи, сам не свой.

Не лезет в рот судьбы чужой кусок,

но ты жуешь, потом живешь- живой и не живой. Душа-тоннель пустой для боли поездов.Сама давно по этой жизни не ездок.И вот в конце концов и на её лице беда свила гнездо и высидела ужаса птенцов.

Струи волос, струны волос,

Под чьими-то пальцами рвутся.

Кто ты, играющий струнами кос?

Песнею дай захлебнуться!

Он очнулся от чьих-то теплых, ласковых и до боли знакомых прикосновений, потом вернулись звук, свет и обоняние, и он сначала услышал тихий плач, а потом увидел родные глаза жены, услышал: «Ты жив, Васенька?! Любимый, не умирай!»

Как я люблю её не передать словами.

Как я смотрю на этот мир Её глазами.

Как я шагаю по земле её шагами,

её ушами слышу каждый звук.

И явь разверзлась предо мною и понял я: не так я жил и сам был в этом я виною и кровь заледенела в жил-ах, сколько времени напрасно ушло, умчалось, утекло.

Где мысли чистота и ясность, прозрачность духа как стекло? Крошил как хлеб краюхи буден, кормил случайных голубей. Казалось, дней конца не будет лазури неба голубей.

Мы станем богами. Гляди: уже нимб

мерцает над нами. А боги - они

душою поэты, могущество с ними.

Мы будем дуэтом резвиться нагими.

Если бы ты, уважаемый читатель, поднялся над описываемым местом на высоту в 2-3 тысяч метров, например, как  в известном жульверновском романе - в плетеной корзине воздушного шара, то перед твоими глазами предстала бы довольно странная картина: кольцо, две крохотные фигурки медленно но упорно движутся по тропинке к центру, где прямоугольники жилых домов, еще один рыжий комок то отбегает от них ненадолго, то  возвращается, описывает кружок и снова- отбегает, и вновь возвращается; и всё это окружено в десять рядов нет, не колючей проволокой, - кольцами блестящих в любую погоду, в любое время года рельс, по которым днем и ночью с диким грохотом и воем носятся составы, длина которых достигает половины кольца.

Летать, не бояться сгореть в круговерти.

Как боги резвятся!- А, что им,- бессмертны:

от жара сгорают,- плоть тут же, мгновенно,

родится другая в пробирке вселенной.

А мы-то с тобою пока что - земные, купаемся в боли, истёрли все крылья

о жесткий, жестокий шагреневый воздух. Парим, одиноки, без права на роздых.