|
|
Жертвоприношение. ч. 2а
2
Когда пушка на Петропавловской крепости возвестила о том, что наступил полдень, в квартире Андрея раздался звонок. Невольно он вздрогнул, по его телу пробежал будоражащий озноб. По тому, как прозвенел звонок, он понял, что это именно то, что он ждал. Сам звонок своим доверительным перезвоном подсказывал Андрею, что этот посетитель тот самый, а не случайный человек, который ошибся квартирой, и не соседка, позвонившая, чтобы одолжить щепотку соли, но, что это именно тот самый, которого он ожидал с самого утра.
И в то же время, в трели звонка Андрею слышались и тревожные, предостерегающие нотки, заставляющие его все хорошенько обдумать, взвесить, оценить свои силы, проверить, готов ли он открыть дверь, или стоит немного еще подождать. Но с другой стороны, он понимал, что второго такого звонка уже может никогда в его жизни не быть. Такой звонок обязательно прозвенит, но только не у него, а у кого-нибудь другого, а его дверь будет забыта надолго, может, до того момента, когда он сможет снова доказать свою готовность открыть свою дверь провидению, а может быть будет закрыта и навсегда. Он чувствовал, что такие звонки раздаются только однажды, и главное не пропустить свой звонок. С такими мыслями Андрей, не торопясь, пошел открывать дверь.
Открыв входную дверь, к своему удивлению, он увидел на пороге незнакомого мужчину, лет пятидесяти пяти, может, чуть больше. Он был высок, статен, одет в дорогой добротный костюм, сшитый, видимо, для него на заказ, уж больно хорошо тот сидел на нем. Светло серый костюм отлично гармонировал с его заметно поседевшими, аккуратно подстриженными волосами, придавая облику визитера подчеркнутую солидность. К этому можно было прибавить и очки в тонкой золотой оправе с тонированными стеклами, так же внушавшие серьезность намерений гостя. Но его возраст и внешняя изысканность, вызывали у Андрея недоумение, потому что они никак не вписывались в тот образ пришельца, который Андрей успел набросать в своем воображении, пока шел открывать дверь. Хотя Андрей специально не придумывал себе образ своего просветителя, но видимо сработал чисто рефлекторный набор штампов – старый монах с лицом, испещренном глубокими морщинами от постоянных постов, в рубище и с посохом, седой волхв с медведем на поводке, беззубая старуха-ведунья, или что-нибудь в этом роде. Но этот господин, что предстал перед Андреем, хоть и был седовласым, но никак не тянул на хранителя истинных знаний.
Андрей был взволнован, но было заметно, что и нежданный визитер тоже слегка волнуется.
– Простите великодушно, – произнес мужчина – могу я видеть Андрея Михайловича Введенского? – официальность и некоторая старомодность его манер говорила о том, что разговор им предстоит основательный и долгий. На это же указывал и его легкий иностранный акцент.
– Да, я к вашим услугам, проходите, пожалуйста – пригласил Андрей гостя в квартиру.
– Добрый день, Андрей Михайлович – легким поклоном поздоровался вошедший – позвольте представиться – Николай Николаевич Авдеев.
В ответ Андрей тоже поклонился, наморщив лоб, пытаясь вспомнить, где он мог встречать этого господина, так как имя и фамилия ему показались до боли знакомой. Впрочем, для России не такая уж и большая редкость – подумал он, так и не вспомнив никого из своих знакомых, кто хотя бы отдаленно мог походить на этого господина.
– Не пытайтесь вспомнить, мы с вами раньше нигде не встречались, так что мое имя вам вряд ли что-нибудь может сказать – развеял он сомнения Андрея. – Мое же знакомство с вами началось совсем недавно, когда я впервые увидел две ваши работы у своего доброго знакомого Томаса Веймара.
Томас Веймар – вспомнил Андрей – коллекционер из Австрии, пожелавший приобрести две его работы, и на сегодняшний день, две его, пожалуй, самые лучшие работы, которые он выставлял на одной из выставок молодых художников год назад. По большому счету, этим двум работам только один Андрей и придавал значение, да еще, как потом выяснилось, и этот Веймар. Он единственный, кто смог заметить и оценить что-то, чего не было в тысячах аналогичных работах. Там на выставке Андрей и познакомился с господином Веймаром, обменялся с ним при расставании адресами. Гер Веймар обещал время от времени справляться о творческих успехах Андрея, поэтому он, грешным делом было подумал, уж, не по просьбе ли Веймара пришел этот господин, но Николай Николаевич разочаровал Андрея и в этом.
– По вашему лицу я понял, вы его узнали. Да, именно Гер Веймар обратил мое внимание на ваши замечательные работы, и сейчас я пришел к выводу, что вы, пожалуй, единственный, кто в полной мере сможет справиться с моим заказом.
– Так вы тоже коллекционер?
– Похоже, вас это несколько разочаровало – слегка улыбнулся Авдеев, заметив на лице Андрея некое подобие недоумения. Интересно, отметил он про себя, этот Введенский совершенно не скрывает своих чувств и, похоже, даже не пытается. Он совершенно искренен и лишен всякого лукавства – что ж качество довольно редкое в наш лицемерный век и тем весьма ценное. Думаю, я действительно не ошибся, что обратился именно к нему.
– Нет, что вы, ничуть, напротив… Прошу вас, проходите – Андрей рукой пригласил Николая Николаевича в свою мастерскую. В большую комнату его трехкомнатной квартиры, которую он оборудовал себе под мастерскую, так как привык все деловые беседы с заказчиками обсуждать именно там, впрочем, заказчиков у него не так уж много и было, но, тем не менее…
Андрей действительно был разочарован – неужели он ошибся, и это совсем не тот, кого он ждал все утро. Неужели это действительно пришел простой заказчик с какой-нибудь своей ерундой, выбрать себе что-нибудь под цвет обоев. Но имя Веймара, все-таки произвело на Андрея впечатление, так как тот слыл в определенных кругах большим знатоком живописи, особенно русской, и пользовался известным авторитетом. От него вряд ли мог придти случайный человек. Да и потом сам вид Николая Николаевича говорил сам за себя. Но все-таки только заказчик…
– Просто для меня это несколько неожиданно, я, признаться, ожидал от вашего визита, наверное, чего-нибудь другого. А тут коллекционер, заказ. Напротив, заказам я, как и всякий художник, всегда очень рад, тем более, если его делает человек, разбирающийся в живописи – такой заказ приятен вдвойне.
В ответ Авдеев понимающе кивнул головой.
– Вы спрашиваете, коллекционер ли я – начал он свои размышления по поводу коллекционирования – да, пожалуй, про меня можно так сказать, хотя все мы в какой-то мере коллекционеры – философски заметил Николай Николаевич. – Для одних это легкое увлечение, для других – страсть, превращающая всю их жизнь в один непрекращающийся кошмар. Для третьих обычная работа по сбору определенных данных, или экспонатов, для четвертых коллекционирование становится смыслом их жизни. А собирают все и вся, от спичечных этикеток и пивных пробок, до бриллиантов, автомобилей и любовниц. Я даже знавал одного, который собирал американских президентов, фамилии которых он мог где-либо случайно прочесть напечатанными в книге, журнале, или газете. И, представляете, за двадцать лет у него их набралось всего не более тридцати. Страсть иметь что-то, чего нет у других, пожалуй, самая неистребимая страсть в человеке. Только одни это делают сознательно, долго выбирают тему, потом скрупулезно изучают собранное, классифицируют, подыскивают ему какое-то утилитарное приложение в виде той же коллекции, каталога или справочника. Другие же делают всё то же самое, только бессознательно, всю свою жизнь, даже не подозревая, что и они что-то собирают, что-то коллекционируют, находя это занятие обыденным и не мешающим основному ходу вещей.
Николай Николаевич, проговаривая свои измышления относительно коллекционирования, рассматривал работы Андрея, развешанные по стенам его мастерской. Гость, как заметил Андрей, ни на чем особенно не задерживал свое внимание, и только на портрете таинственного незнакомца его взгляд задержался на какое-то мгновение чуть дольше, чем на остальных, при этом уголки его губ, как показалось Андрею, слегка шевельнулись в снисходительной усмешке. Андрея это, признаться, задело за живое, впрочем, ему это могло только показаться, потому что гость своим солидным видом никак не располагал к шутовским подвохам, и явно пришел не для того, чтобы высмеять Андрея. Но легкий налет горечи остался, и он уже не рассматривал своего гостя, как нечто событийное в своей жизни, а отводил ему, ну, если и не роль второго плана, то, по крайней мере, относился к нему уже белее трезво, без лишней пристрастности.
Накинув шотландский плед в крупную клетку, доставшийся ему еще от деда, на старенькое кресло с матерчатой протертой обивкой, он предложил Николаю Николаевичу присесть, после того, как тот закончил осмотр работ в его мастерской. Сам же разместился на втором таком же, видавшем виды, кресле. Гость с нескрываемым восхищением буквально воссел в предложенное ему место, как на этот раз показалось Андрею, словно на трон, с величайшей гордостью и признательностью хозяину дома за высокий почет и оказанное ему уважение, при этом был поразительно искренен в своих чувствах. Андрея это удивило, а про себя он отметил еще и то, с какой легкостью его гость может менять о себе мнение, за столь короткое время, буквально, на противоположное.
– Так вот, лично я – усевшись поудобнее продолжил Николай Николаевич, прерванный разговор о себе – коллекционирую мысль.
– ?!
– Не удивляйтесь, – продолжил он спокойным тоном, так, будто говорил о вещах вполне обыденных, – именно мысль, отображенную на полотне. Вижу, вас это несколько удивило – попробую объяснить.
Я очень внимательно слежу за миром современной живописи, и отслеживаю тех художников, которые смогли как-то выделиться среди своих собратьев новизной мысли. Не рациональной оригинальностью, а именно принципиально новым осмыслением понятий для всех обыденных и очевидных. Тех, кто смог совершенно по-новому осмыслить то, о чем, казалось бы, уже давно все сказано, и добавить что-то просто нечего. Тех, кто смог наполнить новым содержанием то, что уже давно стало классикой. Одним словом, тех, кто смог старые водоносы наполнить молодым вином.
И тут для меня важно чтобы этот мастер не только в совершенстве владел своим ремеслом, не только виртуозно использовал приемы самовыражения, но чтобы при этом он был еще и философом, а не просто ремесленником. Я смотрю, чтобы его произведение по своей мысли выходило за рамки обычного земного понимания, чтобы оно было окутано тайной мысли высшего, духовного порядка.
Вот тогда я и заказываю у такого художника для своей коллекции картину, но только на конкретную, мною заданную тему, но об этом чуть позже.
Пока же я продолжу рассказ об особенностях своего коллекционирования. Хочу отметить, что для меня вполне достаточно соприкосновение с самой мыслью, которая отображена в том или ином произведении, с той идеей, которая его питает и дает столь долгую жизнь, хотя и художественную ценность я ни в коем случае не упускаю из виду. Но главное, для меня важно познать ту сверхзадачу, которую преследовал сознательно, но чаще всего неосознанно, тот или иной мастер, создавая свое творение.
Андрей отметил про себя, что речь гостя была ровной и гладкой, что он не путался в словах и понятиях, не перескакивал с одного на другое в порыве эмоционального возбуждения, а произносил ее так, будто делал это ежедневно.
– Каждый из гениев, – продолжал господин Авдеев – которых, если разобраться, то по пальцам можно пересчитать, смог о себе оставить, увы, только одно произведение, которое он творил в соавторстве с Богом. Произведение, при создании которого, Бог управлял рукой мастера, сам же мастер был лишь послушным инструментом в руках Творца. Как правило, такие произведения рождаются на пике творческих возможностей гения. Все, что было до этого, была только подготовка к созданию главного творения, и все что появлялось после, было лишь пассивное копирование достигнутого, без какого-либо продвижения вперед в плане высшей мысли. И ценностей такого рода не так уж много на белом свете, как это может показаться на первый взгляд. Увы, у меня, сами понимаете, нет возможности проследить весь жизненный путь даже одного талантливого современника, чтобы потом отобрать для своей коллекции самую лучшую его работу. Я уж не говорю о гениях прошлого – мне до их шедевров просто не дотянуться, так как все их творения находятся там, где им и надлежит быть – в мировых музеях. И я даже рад, что они находятся именно там, а не в коллекции какого-нибудь затворника коллекционера. Но современные гении, сами понимаете, вполне доступны. Но на тех мастеров, которых человечество признает, может быть, через сто, двести лет, у меня, если хотите, нюх, причем, собачий нюх. И я могу себе позволить заказать у такого мастера картину, так как и в ней будет храниться весь гений этого человека, пусть и в зародышевом состоянии, а если повезет, то мне может достаться и тот самый единственный его бриллиант, как знать. Пусть моя коллекция и не столь велика, как, скажем, у борона фон Тиссона, или даже у гера Веймара, но я не гонюсь за количеством, для меня важно качество.
Вы спросите, для чего мне все это надо. Возможно это мой путь познания Бога, моя стезя. Важно одно, что мне заниматься всем этим безумно интересно и я увлечен этой работой, не жалея ни сил, ни времени, ни каких-то материальных затрат.
– Чем же я-то смогу вам помочь, – несколько смущенно спросил Андрей – уж не хотите ли вы сказать, что я один из избранных, отмеченных Божьей милостью.
– Мне не хотелось бы вас портить, молодой человек, превознося ваш гений до небес раньше времени, ведь у вас еще вся ваша творческая жизнь впереди, а излишняя похвала может только повредить и лично вам, и особенно вашему творчеству. Хотя и вижу, что вы человек серьезный и, как я заметил, обладаете способностью смотреть критическим, отстраненным взглядом не только на свои работы, но и на себя самого. Можете посчитать это за комплимент, но эта ваша черта уже мне говорит о ваших незаурядных способностях.
От этих слов Андрею стало неловко, он слегка поерзал в кресле и даже чуточку покраснел.
– Поэтому скажу несколько слов по поводу вашего творчества – не обращая внимания на охватившее волнение Андрея, продолжал Николай Николаевич. – Видите ли, все дело в том, что еще там, у Веймара, ваши работы поразили меня своей точностью передачи характеров, глубоким познанием их сути, а уже через них передачи времени в которое они были написаны, его тончайшие нюансы.
Давайте по порядку. На одной из ваших картин был изображен сельский почтальон. Человек уже пожилой, умудренный своим жизненным опытом, который, похоже, всю свою жизнь проработал почтальоном. Через него прошли судьбы всех его односельчан с их радостями и печалями. Он только подсознательно может ощущать свою необходимость людям, и эта его маленькая радость перемежается с невеселыми настроениями, вызванными превратностями судьбы и приближающейся старостью. И на вашем полотне все эти малейшие нюансы его образа очень гармонично сочетаются друг с другом, перекликаясь, ведя свой вечный диалог. Все это читается во всем – в лице, обветренном и покрытым морщинами, каждая из которых является сама по себе вехой его судьбы, маленькой частицей его истории. В его сутулой фигуре, привыкшей за долгие годы выполнять одну и ту же работу и уже не мыслящей о какой-нибудь другой. В руках, сжимающих руль старенького велосипеда, проглядывается старость со своей усталостью и изнуряющей безысходностью, но также в них чувствуется и сила, копившаяся все эти долгие годы, прилив энергии, от осознания выполняемой им работы. Вдобавок ко всему это впечатление усиливает сельский пейзаж на заднем плане. Пейзаж не смотрится простой заставкой, существующей сам по себе. На вашем полотне он неотделим от почтальона, у вас почтальон и пейзаж являются единым целым, это именно та природа, в лоне которой мог родиться и жить такой почтальон. Если при этом учесть, что человек вы сугубо городской…
Слушая господина Авдеева, Андрей вспоминал про себя свою работу и все, что с ней было связано, удивляясь тому, что кто-то кроме него самого смог разглядеть в той работе все эти тонкости. После четвертого курса он со своим сокурсником отдыхал летом у его стариков в одной сибирской деревушке и этого почтальона мог видеть каждый день. Мысли уносили его в то далекое время полное поисков и надежд. Почтальон заинтересовал его тем, что он был вхож в каждый дом, и в каждом доме его с нетерпением ждали, даже собаки его встречали радостным лаем, приветливо махая хвостом, и этим он заметно отличался от своих односельчан. Но тогда, если честно, сам почтальон его мало волновал, и весь его интерес к нему ограничился десятком набросков, да карандашным портретом, который он и подарил этому почтальону за его мужественное получасовое позирование. Его тогда больше занимала тамошняя природа, девственная тайга, и он все свои силы отдавал пейзажу.
Первый раз Андрей обратился к образу почтальона, когда встал вопрос о зачете проделанной летом работы. Но тогда он еще такой выразительности не достиг, да, если честно, то и не пытался, чувствуя, пустую формальность требований.
Идея воссоздать почтальона появилась уже позже, когда на него нахлынули воспоминания детства. Когда он вспомнил, с каким старанием и любовью он вырисовывал свои рисунки, как при этом вживается в образ, становясь тем, кого он изображает. Если изображал домик, то становился домиком, если лошадку, то лошадкой, если собачку, то собачкой, даже лужи на его рисунках получались живыми. И весь фокус был в том, что все его изображения получались не как живыми, а именно живыми.
Потом, когда от него стали требовать профессионального подхода к рисунку, нагружая его обязательными правилами вся его детская доверчивость куда-то пропала, и он начал бояться окружающего его мира. С каждым днем он отстранялся от него все дальше и дальше, и уже не мог так же естественно вживаться в свои образы, этому всегда мешали мысли о соблюдении пропорций, о композиции, светотени и прочего рационализма, которые убивали в нем ощущение души создаваемого им образа.
И однажды настал такой момент, когда понимание внутреннего содержания образа в нем исчезло совсем, и его работы стали получаться профессиональными, то есть, как у всех со светотенью, пропорциями и прочими необходимым атрибутами ремесла.
Спасибо родителям, которые не выбросили его детские рисунки, а бережно их сохранили в отдельной папочке. И вот однажды настал тот критический момент, когда его профессиональные работы перестали радовать Андрея. Он не находил их интересными, не видел перспективы своего развития. Да, все линии на них казались, безупречно выверены, в них присутствовала даже некая оригинальность, и выполнены они были мастерски, даже виртуозно. Но это была только видимая, внешняя сторона, внутри же они были совершенно пустые. И он не знал, как заполнить эту пустоту, и, главное, чем.
И тут ему случайно в руки попалась та самая папка с его детскими работами. Разглядывая их, Андрей, с одной стороны узнавал себя в них, а с другой стороны ему казалось, что это рисовал кто-то другой, но не он сам. Его поразило то, что у того, другого, получалось заполнять свои рисунки внутренним содержанием, хотя он и сам, наверное, этого не осознавал. Тут он понял, чего ему не хватало.
С этого момента Андрей стал сознательно вырабатывать в себе во время работы доверчивость ребенка, и образы сразу позволили ему войти в них, и познать их изнутри, стали живыми, наполненными не рациональным, бросающимся в глаза смыслом, а чем-то еле уловимым, чего им всем так не доставало.
Тогда-то и был написан портрет Матвеича – так звали почтальона, а заодно и портрет стеклодува. Тогда он даже задумывал написать серию работ, отображающих людей труда, и не просто работяг, а людей на своем месте, которые рождены для выбранной ими профессии. Но серии так и не получилось – он смог написать только два портрета. Может быть, когда-нибудь я снова вернусь к идее создать серию – подумалось Андрею – впрочем, не буду загадывать, время покажет.
(продолжение следует)
|
| Категория: повести | Добавил: shakespen (05.02.2009)
| Автор: Игорь Мельников E
|
| Просмотров: 449
| Рейтинг: 5.0/1 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
|
| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
